Катастрофа
Шрифт:
— Кто убил Макилви?
— Какой-то сумасшедший. Уэсуа поклялся, что его убил какой-то сумасшедший, — ответила Гортензия. — Но теперь мне кажется, что Уэсуа обманывал… Ключ не мог испариться. Труп Сэлмона обшаривали двое: Макилви и Уэсуа. Кто-то из них наверняка нашел ключ, но прикарманил его. И поскольку убили Макилви, я думаю, ключом завладел Уэсуа…
— Все верно, — сказал Фромм, думая о чем-то своем. — Когда я наткнулся на зарезанного, кто-то коснулся моей руки.
— Это Уэсуа. Он охотился за вами и подслушивал ваши разговоры. Уэсуа хотел убить вас обоих. Но отчего-то заупрямился Макилви… С нами был еще Куина. Он тоже не хотел убивать…
Куину я знала хорошо. Он возглавлял секретный политический сыск при Такибае, но служил тем, кто стоял за спиною Макилви. Если он, гнуснейший из всех, кого когда-либо носила земля, не захотел убивать Фромма и меня, то вовсе не потому, что пожалел нас. Этот хитрец никогда не делал необдуманного шага. Вероятно, он, как и Макилви, боялся остаться один на один с Уэсуа…
Побеждает тот, кого не пугают самые страшные поражения, кто не теряет головы, когда рушатся все планы и надежды, когда все летит кувырком. Побеждает тот, кто не теряет времени и из щепок судьбы мастерит новый корабль. Я это знаю. И, однако, трудности можно одолеть, если быть уверенным, что при любых обстоятельствах сохранится нечто, что было и останется выше нас, созданное нашими нервами, судьбой, мукой. Это «нечто» — даже не цивилизация. Даже не культура, — что-то более высокое и всеобъемлющее. Может быть, правда существования человечества. Что бы ни случилось, она должна оставаться чистой. Едва мы усомнимся в том, что человеку нужна истина, все теряет свой смысл…
Нас заставляла жить трусость. Пытаясь оттянуть смерть, мы жертвовали честью и мужеством, тем, что, без сомнения, составляет половину ценности всей жизни, во всяком случае, превосходит ценность любви и ценность дружбы, потому что дает им начало. Убогие в чувствах и желаниях, мы не замечали убийственного смысла трусости…
Это, конечно, месть природы. В конце концов она губит тех, кто не способен учитывать требования жизни и развиваться… Причина — не в атомных бомбах. Были и другие бомбы, которые не могли не взорваться: нежелание осознать новые условия жизни, терпимость к насилию…
Нельзя было выжить, преступно относясь к собственной природе…
Мы высокомерно преувеличивали свою культуру и разумность. Отчасти это свойственно разуму, который должен верить в себя, чтобы плодоносить. Но главным образом это было результатом террора и гнусного культа властелина. Императоры династии Цинь уходили из мира в сопровождении живых людей, — их замуровывали в подземных склепах. Но так было не только на Востоке, так было повсюду — и в Древнем Египте, и в Сарматии…
Подобно одряхлевшему властелину прошлых времен вели себя одряхлевшие нынешние социальные режимы, — что же мы не предупредили этой страшной угрозы?..
Почему я не задохнулся в дыму? почему не был раздавлен обломками здания? почему не подох от огня, от излучения, от жажды?..
Пухнут мозги от вопросов, на какие нет ответа. Рак мысли — кто в прежние времена мог поверить в его существование?..
Тут, в убежище, совсем невыносимо, с тех пор как мы услыхали по радио, что цивилизация не погибла вовсе и что жизнь постепенно входит в прежнее русло. Подозрителен тон радиопередач, — они умалчивают о масштабах катастрофы…
Сегодня вновь услыхал передачу той же радиостанции — ровно через семьдесят два часа после первой. У Луийи осложнение с ногой, вдвоем с Гортензией они меняли гипс, а я крутил радиоприемник. То же, что и прежде, — треск и шумы. И вдруг: «…Предложение о проведении конференции с удовлетворением встречено государствами Океании. Все обозреватели единодушно отмечают готовность банка реконструкции и развития предоставить кредиты…»
Надувательство остается. Остаются банки, остается прежний механизм кабалы и навязывания чужой воли, остаются обозреватели, жрецы обмана и нетерпимости, остается тот же покалеченный и разобщенный мир. И «прогресс» этого мира отныне будет означать еще большее оглупление человека, еще большее осмеяние его разума, еще большее торжество олигархической банды, не знающей ни национальной культуры, ни национальных границ. Этой банде, видимо, получившей наконец всю полноту не только фактической, но и номинальной власти, не нужны миллиарды людей, — по словам Сэлмона, ей достаточно сорока тысяч голов — прочие станут пеплом, удобрениями, грудами костей. Если еще не стали, то непременно станут…
Не хочу в прежний мир! Не хочу в прежний мир!..
Знал ли я прежде, что моя жизнь и моя безопасность — жизнь и безопасность человечества?..
Возможно ли было жить мудро среди глупых? А нужно было суметь, любой ценою суметь… Как и другие, я ставил нравственные цели в зависимость от материальных условий. Следовательно, был тем же глупцом, тем же негодяем…
Отношения между женщинами наладились. С неприязнью будто бы покончено. Впрочем, Гортензия стремится всякий раз торжествовать над Луийей. Я это улавливаю тем яснее, чем громче Гортензия расхваливает Луийю и чем больше старается угодить ей. Мне ли не знать порочную человеческую душу! Не сомневаюсь, что вскоре Гортензия превратится в настоящего тирана…
О подлость, подлость сидит и во мне! Оказывается, и я подсознательно ожидаю чего-то прежнего, понимая одновременно, что недопустимо и невозможно оно…
Бичевать, бичевать себя надо, видеть в каждый час свое свиное рыло…
Все равно нет уверенности ни в ком. Мы все молчим и даже приятности говорим друг другу, но каждый из нас бесится от ярости. Как и тогда, до катастрофы, мы не знаем, чего мы хотим. Как и тогда, мы не видим будущего — оно сокрыто от подлых…
Кому достался ключ от убежища, принадлежавший Такибае? Кому достались два ключа, которыми владел Атанга? И, наконец, кто владел пятым ключом?..
Что бы ни было, выйти сейчас из убежища вряд ли возможно. Даже если ливневые дожди уже потушили пожары, радиоактивность еще надолго останется смертельной. А голод? А отсутствие питьевой воды? А банды грабителей, какие наверняка составились из уцелевших ввиду полнейшего развала государственной системы?..
Если ключами завладеют бандиты, они сделают все, чтобы захватить убежище и разграбить его запасы. Шансов на спасение не будет. Все это я растолковал Луийе и Гортензии, но они не прониклись беспокойством…
Необходимо круглосуточное дежурство у люка! Как ни обременительно, это необходимо, чтобы нас не захватили врасплох!
Я разделил сутки на шесть вахт по четыре часа каждая и взял на себя самые тяжелые — с ноля до четырех и с двенадцати до шестнадцати. Учитывая, что Луийя на костылях, я добавил себе час первой вахты и Гортензии — час пятой вахты. Таким образом, время дежурства Луийи — с пяти до восьми утра и с семнадцати до двадцати вечера. Гортензия недовольна и хотела бы равной для всех нагрузки.