Катон
Шрифт:
"Три дня назад, - услышал он в ответ.
– Сципион бежал морем, а Юба - с сотней всадников".
"Как раз тогда это и началось", - подумал Марк.
– Все честные полегли на поле боя, - помолчав, добавил гонец, - все трусы бежали к Цезарю, чтобы дать миру потомство новых трусов... А Цезаревы головорезы в сознании безнаказанности рубили даже своих офицеров, особенно сенаторского ранга, под шумок сводя с ними счеты... Что сделают с государством эти победители?
– На том свете расскажешь, - резко оборвал его Катон и решительно встал. Он хотел тут же выйти, но у двери обернулся к гонцу и сказал: - Только нет никакого другого света, а этот - мы сами превратили во тьму.
– Порций, Цезарь уже идет к Утике, бросив все прочие дела!
– Еще бы, - уже на ходу отозвался Марк, - Цезарь не может
Он взял с собою сторожевой отряд, вооружил его факелами и вышел в город, чтобы унять панику.
Люди метались по улицам, рвали на себе одежды и волосы, вбегали на стены, толкались и даже срывались вниз и при этом кричали, кричали, кричали. Мужчины уподобились женщинам, женщины в своем страхе вообще вышли за пределы терминологии, а детей и те, и другие давили не глядя, римляне сделались пунийцами, господа - рабами, рабы - бандитами и ворами, и вся эта беснующаяся биомасса обрушилась на Катона, перекрывшего городские ворота.
"Цезарь всех нас казнит!
– громко страдала толпа.
– Живьем бросит в костер! Лишит нас собственности! Бежим из города!"
Натолкнувшись на торс Катона, не раз ломавший кинжалы убийц на форуме, масса забурлила на месте.
– Еще толком ничего не известно, может быть, не все так плохо!
– зычно, как командир на поле боя, крикнул Марк.
– Судьба лишь взялась за розги, а вы уже сами стегаете себя страхом, истязаете свои души отчаяньем! Опомнитесь!
– Вот он, злодей! Все из-за него!
– вдруг переориентировались пунийцы в направлении своих эмоций.
– Это Порций отвратил нас от Цезаря, а ведь благородный диктатор обещал нам римское гражданство и другие преимущества! Этот негодяй, Порций, из зависти к талантам и счастью Цезаря сам перечит ему во всем и нас сбил с выгодного пути!
– Отлично вы разобрались в ситуации!
– насмешливо воскликнул Катон.
– Так слепой получил подзатыльник, увидел радужные круги и подумал, что прозрел!
– Выпусти нас, Порций! Не то мы оторвем тебе голову и преподнесем ее Цезарю в знак нашего раскаяния. Тогда он простит нас!
– А если с моею головою подмышкой вы встретите Сципиона?
Пунийцы опешили.
– Вы не подумали, - продолжал Катон, - что после сражения, в котором участвовали столь большие силы, вся округа кишит отрядами преследуемых и преследующих? Одни готовы на все от отчаянья, а другие - из-за безнаказанности, из-за сознания своего могущества. Вот и представьте себе встречу с такими молодцами!
Толпа снизила тон до ропота.
– А что же нам делать?
– неуверенно, вразнобой стали спрашивать сразу со всех сторон.
– Расходитесь по домам. К утру сведения о ходе битвы уточнятся, соберется совет и примет соответствующее решение. Будьте благоразумны. Может быть, еще не все потеряно, а если дело действительно плохо, то благоразумие потребуется еще больше. Пока нет полной ясности, могу сказать вам в утешение лишь одно: я всегда сохранял в целости доверившихся мне людей, будь то под Диррахием или в ливийской пустыне. Не дам в обиду и вас.
Пунийцы начали понемногу расходиться по домам. Но еще долго то в од-ном, то в другом конце большого города вспыхивали очаги паники, и почти всю ночь Катон вел сражение с людским страхом.
Когда предутренний час выступил его союзником и сморил последних ос-тавшихся на улице жителей сном, Марк возвратился в свои покои, но совсем не для того, чтобы предаться покою. На утро он назначил собрание совета Утики и теперь хотел переговорить кое с кем из городской знати, чтобы разведать на-строение этой публики и выработать подходящую стратегию обращения с нею. Однако, представив лица предполагаемых собеседников, Катон передумал. Тут же он подловил себя на нарушении стоической заповеди о том, что мудрец никогда не меняет своего решения, ибо принимает его на основе научных положений. Но искусство полемики, развитое занятиями философией и риторикой мгновенно подсказало ему выход из формального тупика. "Я отменил совещание потому, что сам заранее понял, чего можно ждать от этих пунийцев, - подумал Марк, - а значит, я не изменил первоначального решения, а как бы мысленно исполнил его. Противоречия со стоицизмом нет". Эта маленькая логическая победа вернула Катону привычное мировосприятие. В принципе, ничего особенного не произошло. Он давно был готов к такому исходу дела, только не думал, что развязка наступит так скоро. Поразмыслив еще некоторое время над перспективами предстоящего дня, Катон заснул спокойным крепким сном, как и полагается философу.
В местную курию он, по своему обыкновению, пришел первым и, пока собирались остальные, с невозмутимым видом читал книгу. Купеческое любопытство пунийцев овладело ими даже в столь тревожный час, и они с вороватым видом прохаживались мимо странного римлянина и заглядывали ему в руки, желая узнать, что же может отвлекать того от мыслей об опасности, грозящей его жизни.
Эти пунийцы были не совсем пунийцами. Они имели римское гражданство, а многие и родились в Италии, однако бизнес сделал их всех одинаковыми, как профили на монетах, за которые они продали свои жизни, бизнес всех их превратил в пунийцев в том смысле слова, как понимали его римляне. Именно поэтому образ мыслей этих людей не составлял для Катона загадки. Не следовало ожидать от них патриотического порыва. Если идея спасения государства даже римских сенаторов могла вдохновить лишь после легкого завтрака, но уже совершению не занимала после сытного обеда, то, что значила Республика для тех, кому отечеством стал сундук с серебром или особняк за высоким забором? Поддавшись уговорам, а кто-то и принуждению, здешние дельцы вложили капиталы в обеспечение кампании республиканцев. Поражение в войне означало для них только убытки, тогда как продолжение войны в сложившейся ситуации сулило потерю всего оставшегося достояния без надежды на возврат потраченной части. Кроме того, дальнейшее сопротивление всемогущему Цезарю грозило самой их жизни, а ведь, лишившись жизни, они не смогут наращивать собственность! Арифметические выкладки диктовали им однозначное решение: переход на сторону победителя с выплатой ему компенсации за былую враждебность. При этом деловая смекалка подсказывала способ уменьшить размер контрибуции. Стоило всего лишь схватить Катона, несколько десятков других непримиримых сенаторов и передать их Цезарю, чтобы ублажить его на тысячу талантов.
Мозги этих людей, озабоченно снующих теперь перед Катоном, были до-верху забиты цифрами, а Родину числом не измеришь, так как же им понять ее? За сколько можно купить Республику? А за сколько - продать? А свободу? А честь? А доблесть? Нет, эти категории не для таких людей. Но тогда о чем говорить Катону? Он не располагал ни деньгами, ни провинциями, ни надеждами на будущее, он не мог ни дать, ни даже пообещать. Он не имел ничего, кроме любви к Родине, и эта любовь звала его на последнюю битву. Он должен был пробудить чувства в тех, кто жил только расчетом.
Когда Катон вышел на трибуну, ответ зала уже был готов. Пунийцы тоже полагали, что распознали римлянина. Они обнаружили, что утром он читал не философскую книгу, как обычно, а описи складов с продовольствием и оружей-ных арсеналов. Очевидно, он либо будет угрожать им и принуждать к продолжению войны, поскольку поражение чревато для него казнью, либо станет торговаться и выпрашивать у горожан пощады в обмен на накопленные им военные ресурсы. Первый путь, по мнению пунийцев, был бесперспективен, так как навербованные Катоном отряды не согласились бы сражаться с сородичами (не столько у него денег). А во втором варианте пунийцы могли бы снизойти к римлянину, но могли и отказать, поскольку все арсеналы после свержения республиканцев и без того оказались бы в их распоряжении.
Смотря на Катона, осваивающегося на трибуне перед речью, ростовщики и торговцы - аристократы Утики - напряженно гадали: будет ли он угрожать или все-таки станет просить, а может быть, сначала предпримет первое, а потом второе, действуя по принципу: "Торгуй больше, получишь, сколько надо?" Однако нечто в его облике настораживало их своей необъяснимостью. Он не был похож ни на угрожающего, ни на просителя, его осанка, взгляд, движения завораживали возбужденный зал гипнотическим спокойствием. Такая умиротворяюще-торжественная атмосфера царит на похоронах героя, но пунийцам это было неведомо, и, глядя на просветленный лик Катона, они испытывали некое смущение, чтобы не сказать воодушевление, и оттого даже забеспокоились, уж не совершили ли ненароком чего-либо доблестного, за что им могло влететь от Цезаря.