Катон
Шрифт:
Оказалось, что так и есть. Римлянин начал восхвалять представителей совета трехсот за патриотизм, проявленный при оказании помощи республиканской армии, причем в таких велеречивых, помпезных выражениях, что те почувствовали себя грешниками, вошедшими в райский сад по чужим пропускам.
"В час, когда зревшая несколько десятилетий гроза разразилась над государством, сокрушая остатки добродетели, когда ослепленные граждане погрузились в омут преступлений и лишь немногие устояли против шквала, сохранив гражданскую честь, - говорил Катон, - вы оказались в числе лучших людей, может быть, самыми лучшими, ибо вы вступились за попранное Отечество, когда оно было в шаге от гибели, когда больше уже некому было защитить его!"
Едва пунийцы задумали
"Вы уже сделали все, что требовалось от добрых граждан, - продолжал Катон, - вы поддержали государство деньгами, рабочей силой и своими советами, причем все это с величайшей пользой для дела. В поражении нет вашей вины. Ваша совесть чиста, и теперь вы вольны заботиться лишь о самих себе. Если ты сразил своего противника, но твое войско обратилось вспять, незазорно и отступить вместе с основной массой.
Есть люди, которые не могут жить побежденными. Их удел - искать смерти, когда отрезан путь к победе. Они - цемент общества, который невозможно использовать дважды, они не могут прожить двух жизней. Но кирпичи разрушенного здания годятся для новой стройки. Жизнь должна продолжаться и после гибели нашего Отечества. История человечества переполнена трагедиями, но цивилизации гибнут, а люди живут, живут свободными, живут и в рабстве. Чудовищна в своей унизительности человеческая приспособляемость к существованию в нечеловеческих условиях. Птица может быть только птицей, тигр - только тигром, змея - змеею. Человек же ради призрачной выгоды готов стать и червем, и шакалом, и ослом, и коршуном, и слизнем. Нам довелось быть свидетелями таких метаморфоз. Удручающе ныне выглядит мозаика человечества, однако Утика является одним из лучших ее узоров. Итак, вы выполнили свой долг. Вы сражались, пока была реальная надежда на успех, но теперь победа скрылась за горизонтом времени, и мало кто отважится продолжать путь. Я воздаю вам должное и пре-доставляю возможность самостоятельно обсудить свою судьбу и принять добровольное решение. Но, прежде чем я и мои соратники-сенаторы выйдем, чтобы не влиять на ваш выбор, я попрошу вас об одном: держитесь все вместе, действуйте сообща. Тогда вы будете представлять собою силу, и Цезарь отнесется к вам с уважением как в случае, если вы продолжите борьбу, так и при капитуляции".
Катон замолк, и зал ответил ему благоговейной тишиной, в той ситуации звучавшей звонче любых аплодисментов. Он сумел затронуть такие струны в душах этих людей, о существовании которых сами они не подозревали. Ему готовили козни, против него злоумышляли, а он обратился к своим тайным врагам как к честнейшим людям и, не допуская мысли о коварстве, сколько мог, заботился о них. Его видели противником, а он выступил другом. Своим доверием он поднял их так высоко, что они боялись смотреть вниз, в черный провал былых замыслов и испытывали потребность сохранить набранную высоту, достигнутый уровень.
"Держитесь вместе, - повторил Катон, - и с вами будут считаться. Я же ухожу. Однако если вы решите продолжать битву за свободу, то я не только выскажу вам слова восхищения, но и предложу в помощь все свои силы и уменья. Будет на то ваша воля, я возглавлю борьбу, как вы просили меня прежде. И на этот случай могу вас уверить, что наше дело совсем небезнадежно. Не Утика нам Отечество, и не Африка, а Рим. В Риме же нарастает негодование к диктатуре. Даже столетний упадок нравов еще не унизил римлян до рабского состояния духа. И тому, кто возомнил себя господином над этим народом, еще придется столкнуться с взрывом праведного гнева. Уже сейчас гниль поразила самую сердцевину Цезарева режима, его основу - войско, где бунтуют лучшие легионы. Лишь обещанием все новой добычи диктатор водворяет порядок в своем стане. И если бы наши полководцы не поторопились предоставить в добычу врагу самих себя, внутренние трудности заставили бы его покинуть Африку ни с чем. Сообщу вам и последнюю новость: Испания приняла сторону Помпея и восстала против клевретов Цезаря.
Идет гражданская война, а в ней фронт имеет незримую границу. Побеждает не тот, кто десятками тысяч истребляет соотечественников и похваляется этим как высшей доблестью, не тот, который завоевывает территории, а тот, кто овладевает сознанием и душами людей. В гражданской войне побеждают граждане, а не легионы. И до тех пор, пока у Рима останутся граждане, готовые его защищать, он не будет порабощен!
Итак, для любого вашего решения, квириты, есть серьезные основании, выбор же за вами. А я молю богов, чтобы они обратили вам на благо тот образ действий, который вы изберете!"
Катон сделал несколько шагов к выходу, но воодушевленная публика об-ступила его со всех сторон и принялась осыпать цветами патриотических лозунгов. Торговцы и банкиры, час назад готовые за медяк продать и жену, и детей, а за два медяка - и самих себя, теперь наперебой предлагали свои капиталы и жизни Катону, чтобы он все это бросил в пожарище войны.
"Мы хотим биться до конца!
– кричали они.
– Лучше погибнуть рядом с тобою, Катон, чем жить среди цезарей! Ты, Катон, показал нам, что человек может стоять выше всякой удачи и самой судьбы, и мы не желаем спасать свои жизни ценою предательства столь высокой доблести!"
Катон все с тем же просветленным спокойствием человека, живущего кос-мическими масштабами, возвратился на трибуну, чтобы в искрящемся огне эмоций выплавить сталь защитной брони Республики. Он по-деловому перечислил имеющийся боевой потенциал и объявил, что оружия и оборонительных машин много, а недостает бойцов.
– Рядовые жители Утики ненадежны и не хотят воевать, - говорил он, - а насильно патриотом не станешь. Нам же нужны люди, заинтересованные в успехе нашего дела.
– Надо издать указ об освобождении рабов!
– поняв, к чему клонит Катон, предложили пунийские римляне.
– Рабы, получившие от нас свободу, действительно могли бы усилить войско, - согласился Марк, - однако такой закон неправомерен. Мы не можем действовать насилием и вмешиваться в отношения господ и рабов. Отстоять свободу Отечества могут лишь люди, добровольно вставшие на путь борьбы. Поэтому мы не будем отбирать у хозяев их достояние, но если они сами пожелают отпустить на волю своих рабов, то лучших из них мы обязательно включим в легионы.
Слова Катона вызвали новый всплеск воодушевления, и чуть ли не все члены совета заявили о готовности пожертвовать рабов на благо государства.
Катон с прежней невозмутимостью развернул свиток и призвал добровольцев расписаться под своими заявлениями. Однако его руки при этом тряслись. И, как вскоре выяснилось, не без основания: документально подтвердить свой энтузиазм согласились далеко не все. Многие же вдруг замешкались, потупили очи и потеряли руки в складках дорогих одежд, а другие, наоборот, заспешили, осененные внезапным воспоминанием о неотложных делах.
Выжав из этой прижимистой публики все, что стоили ее добрые порывы, Катон свернул свиток и вышел из зала вместе со своими друзьями, предоставив пунийской знати возможность самостоятельно осмыслить создавшееся положе-ние.