Катон
Шрифт:
Оказавшись в своем кругу, без посторонних, соратники Катона принялись поздравлять его с невероятным успехом.
– Эти пунийцы должны были сцапать нас и выдать Цезарю с великой выгодой для своих сундуков, - говорили они.
– Ты же, Марк, не только лишил их прибыли, но заставил раскошелиться еще! Хитрых воришек, стяжателей по ремеслу и мировоззрению ты чудодейственным образом превратил в римских сенаторов времен Цинцината!
– Это потому, что я обращался с ними как с людьми, а не как с пунийцами, - устало сказал Катон.
– В том наша беда, что мы утратили собственную природу. Мы отказались от естественных взаимоотношений и отделились друг от друга
Сенаторы переглянулись и пожали плечами.
– Катон, ты уже среди римлян, а не в толпе африканцев, - заметил один из них, - расслабься, здесь некого агитировать и обрабатывать, если не сказать, дурачить.
– Вот я и говорю, мы утратили естественность, основой которой является искренность, - недовольно отреагировал Марк.
– Я никогда никого не обрабатывал и не дурачил. Просто я всегда стараюсь взывать к лучшему, что есть в людях, тогда как все остальные поступают наоборот.
Помолчав, он добавил:
– Однако надо действовать, времени мало. Как мы убедились, в пунийцах тоже сохранилось доброе начало, но прежде всего они пунийцы, и вскоре в них возобладает торгашеская натура.
Катон пошел в порт, чтобы уточнить состав наличных кораблей и проверить их состояние. Там он, как обычно, тщательно записал все, что его интересовало, а потом встретился с купцами. Их он настоятельно просил не покидать город и быть готовыми к принятию груза или пассажиров.
Вернувшись в свою резиденцию, Катон застал там гонцов от Юбы и Метелла Сципиона. Как оказалось, Юба с кучкой столь же прытких всадников, как он сам, скрывается в горах и, влача жалкое существование, всю оставшуюся царственность вложил в письмо. В своем послании он солидно рассуждал о перспективах продолжения войны. Однако, если, прибыв в лагерь Сципиона, он заставил его сменить пурпурную тогу полководца на белую, то с Катоном заводить речь об иерархии не посмел. Курчавый нумидиец почтительно спрашивал, какое решение примет строгий римлянин, и сообщал, что будет ждать его в горах, если он оставит город, и прибудет с войском к стенам Утики, если Катон предпочтет дать врагу бой на укрепленной позиции. Метелл с небольшой эскадрой спрятался за крутым мысом неподалеку от Утики и тоже интересовался мнением Катона относительно дальнейших действий.
Поразмыслив над сложившейся ситуацией, Марк не дал никакого ответа, а просто задержал послов. Увы, собственных войск в Утике было очень мало, так как основные силы Катон отправил в легионы Метелла, а потому все зависело от горожан. Если бы сейчас в Утику прибыл Метелл, это удвоило бы пунийцам соблазн совершить предательство, а появление у стен нумидийцев, извечных врагов жителей пунийских городов, вызвало бы панику. Катон решил дождаться решения пунийского совета и поступить в соответствии с его выбором.
Тем временем римские пунийцы совещались за закрытыми дверями с таким усердием, словно пересчитывали прибыль. Слова сыпались из них, как монеты в потайные подвалы. И хотя каждая из звучавших речей в отдельности стоила недорого, все вместе они сулили серьезный капитал одному человеку, в тот час стремительно маршировавшему к Утике во главе железных легионов.
– Катон словно сирена околдовал нас своей софистикой!
– Потому римляне и воюют друг с другом, что головы их засорены хламом греческих премудростей!
– Пусть себе воюют, сколько вздумается, но нас не втягивают в свои дрязги!
Такие голоса раздавались в зале, возбуждая атмосферу собрания нарастающей экспрессией.
– Вы только подумайте, на что нас подбивает этот римлянин! Мы должны защищать римскую свободу, которую сами римляне продали Цезарю еще под Луккой!
– Да кто мы такие? Никого из нас нельзя сравнить ни с Катоном, ни с Помпеем, а ведь оба они отдали Цезарю Италию! Сам Катон бежал из Сицилии, потом из Эпира, а теперь хочет, чтобы мы воевали против того, кто загнал его на край света!
– Ныне все могущество Рима перешло к Цезарю, и мы - ничто против него!
– Единственный разумный ход, это немедленно схватить Катона с его сенаторами и сдать их всемогущему диктатору!
После длительного совещания пунийцы подтвердили Катону свою готов-ность следовать за ним дорогой доблести и для видимости освободили горстку рабов. Однако по их глазам, мимике и походке Марк понял, что перед ним снова торгаши-пунийцы, но никак не римские граждане, а пассивность, с которой они выполняли обязательства, подтвердила его наблюдения. Однако он не подал вида, что разгадал их. Он вел себя, как укротитель тигров, который будто бы не подозревает, что хищники могут растерзать его в один момент, и своею дерзостью вводит их в заблуждение.
Продолжая раскланиваться с африканцами, Катон, однако, не испытывал более иллюзий и написал Юбе и Метеллу о том, что население Утики ненадежно, и им опасно приближаться к этому городу. С тем он и отправил послов своих последних союзников.
Проводив гонцов, Катон взошел на самую высокую башню и окинул новым взором живописные окрестности Утики. Море искрилось в солнечных лучах весеннего солнца, мыс Корнелиева лагеря жизнерадостно зеленел свежей растительностью, воздух колыхался парами первого зноя. Природа энергично вошла в очередной цикл жизни, а перед ним, Катоном, наконец-то забрезжила перспектива скорого освобождения от уз долга. За много десятилетий эти узы хуже всяких цепей исполосовали и истерли его душу, не оставив на ней живого места. У него было ощущение, что ему не сорок восемь лет, а четыреста восемьдесят; порою же, наоборот, казалось, будто он не прожил и восемнадцати.
"Теперь все идет к скорому концу, - произнес Марк, - пунийское ничтожество сулит мне свободу".
Сказав эти слова, он тем самым бросил вызов судьбе. Как это так!
– взбеленилась зловредная старуха.
– Катон уйдет от нее умиротворенным и спокойным! Нельзя такого допустить, она докажет свое превосходство и еще раз заставит его биться в конвульсиях напрасных трудов и неблагодарных забот!
Повернувшись к лестнице, ведущей вниз, в город, Катон заметил вдали за холмами клубы пыли. Он приказал немедленно запереть ворота и приготовиться к отражению нападения. Однако ему было ясно, что Цезарь, двигаясь со всем войском, не мог подойти к Утике раньше, чем через день - два, и, вероятнее всего, пыль поднята каким-либо отрядом из остатков разбитой армии.
Вскоре выяснилось, что так оно и было. К Катону явилось сразу трое послов от трех групп республиканской конницы. Беглецы разделились на три части совсем не от переизбытка сил, а из-за разногласий во взглядах на будущее. Одни хотели уйти к Юбе, так как он был единственным платежеспособным полководцем из оставшихся республиканцев, другие желали присоединиться к гарнизону Катона, но боялись вероломства пунийцев, а третья, самая многочисленная группа намеревалась увезти Катона с собою, чтобы во главе с ним продолжать войну с Цезарем. Выслушав послов, Катон сказал, что сам явится к всадникам и обо всем договорится с ними на месте.