Каторга
Шрифт:
Как видите, здесь смешано все, как бывает смешано в выгребной яме.
И человек, только не снявший шапки, гниет в обществе убийц по профессии.
Окончив "срок испытуемости", долгосрочный каторжанин из "кандальной" переходит в "вольную тюрьму"...
Так в просторечье зовется "отделение для исправляющихся".
Сюда же попадают прямо, по прибытии на Сахалин, и "краткосрочные" каторжники, то есть приговоренные не более, чем на пятнадцать лет каторги.
"Исправляющимся" дается более льгот. Десять месяцев у них считается за год. Праздничных дней полагается в год двадцать два. Им не бреют голов, их не заковывают. На работу они выходят не под конвоем солдат, а под присмотром надзирателя. Часто даже и вовсе без всякого присмотра. И вот тут-то происходит чрезвычайно курьезное явление. Самые тяжкие, истинно "каторжные" работы, например, вытаска бревен из тайги, заготовка и таска дров, достаются на долю "исправляющихся" - менее тяжких преступников, в то время как тягчайшие преступники из отделения испытуемых исполняют наиболее легкие работы. Человек, приговоренный на четыре-пять лет за какое-нибудь нечаянное убийство во время драки, с утра до ночи мучится в непроходимой тайге, в то время как человек, с заранее обдуманным намерением перерезавший целую семью, катает себе вагонетки по рельсам.
– Помилуйте! Разве мы можем посылать "испытуемых" в тайгу? Конвоя не хватит, солдат мало.
Судите сами, может ли такой "порядок" внушить каторге какое-нибудь понятие о "справедливости" наказания, - единственное сознание, которое еще может как-нибудь помирить преступника с тяжестью переносимого наказания.
– Какая уж тут правда!
– говорят "исправляющиеся".
– Что кандальник головорез, так он поэтому и живи себе барином: вагончики по рельцам катай. А что я смирный да покорный и меня без конвоя послать можно, так я и мучься в тайге. Нешто мое-то супротив его-то преступленье?
Тюрьма для исправляющихся, это - менее всего тюрьма. Прежде всего, это - ночлежный дом, грязный, отвратительный, ужасный.
Когда я вошел первый раз под вечер в "номер", где содержатся бревнотаски, дровотаски и вообще занимающиеся более тяжкими работами, у меня закружилась голова и начало "мутить". Такой там "дух"!
Арестанты только что вернулись из тайги, где они работали по колено в талом снегу. Онучи, "коты", бушлаты, - все было на них мокрое. И они лежали в поту, во всем мокром, на нарах. Я велел одному раздеться и должен был отступить: такой запах шел от этого человека.
– Да ведь ты преешь весь?
– Что же делать-то! Прею. На ноги вон и то уж больно вступить.
– Чего ж ты не разденешься? Не развесишь платье посушить?
– Развесь! Развесил вон Кузька халат да онучи, задремал, - и свистнули.
– Это у нас недолго!
– подтверждали, улыбаясь, каторжане.
Можете себе представить, что делается с этими людьми, по неделям не раздевающимися. Если бы кто-нибудь и пожелал вести себя почище, благодаря общим нарам, это - невозможно. У них и паразиты общие. Помню, разговариваю в Онорской тюрьме с одним белобрысым арестантом, а каторжане меня предупреждают:
– Барин, велите-ка ему от вас поотодвинуться: с него падают.
И с этаким-то субъектом лежать рядом на нарах! Заботься тут о чистоте!
Этим объясняется и "непонятная", как говорят господа смотрители тюрем, страсть каторжан спать под нарами.
– Не лежится ему на нарах, под нары, в слякоть лезет!
Лучше уж лежать в "слякоти", чем рядом с таким субъектом!
Мне говорили многие из каторжан, что они сначала даже есть не могли.
– Тошнило. Везде ползают... Да и теперь припрячешь хлеба кусок: "прийду, мол, с работы, - пожую". Возьмешь, а по нем ползут... Тфу!
Каждый раз, когда мне случалось провести несколько часов в тюрьме, мое платье и белье было полно паразитов. Чтобы дать вам понятие об этой ужасающей грязи, я скажу только, что должен был выбросить все платье, в котором я ходил по тюрьмам, и остригся под гребенку. Других средств "борьбы" не было! И в такой обстановке живут люди, которым нужны силы для работы.
Второе назначение "вольной тюрьмы" - быть игорным домом. Игра идет с утра до ночи и с ночи до утра. В каждую данную минуту заложат банк в несколько десятков рублей. Игра идет на деньги и на вещи на пайки хлеба за несколько месяцев вперед, на предстоящую дачку казенного платья. Все это сейчас же можно реализовать у тюремных ростовщиков, вертящихся тут же. Играют каторжане между собой. Сюда же являются играть и поселенцы. Играют старики и... дети. При мне в Дербинской тюремной богадельне поселенец, явившийся продавать в казну картофель, проиграл вырученные деньги, телегу и лошадь. В Рыковской тюрьме к смотрителю при мне явилась с воем баба-поселенка.
– Послала мальчонку в тюрьму хлеба купить. А они, изверги, заманули его в номер и обыграли.
– Не верьте ей, ваше высокоблагородие, - оправдывалась каторга, - она сама посылает мальчонку играть. Кажный день он к нам ходит. Выиграет, небось, ничего, а проиграл, - "заманули". Заманешь его, как же!
На поверку это все оказалось правдой...
"Исправляющиеся" выходят из тюрьмы в течение дня свободно. Они обязаны только исполнить заданный "урок" и явиться вечером к поверке. Все остальное время они шатаются, где им угодно. Точно так же свободно входят и выходят из тюрьмы посторонние лица; это облегчает сбыть краденого. Около "тюрьмы исправляющихся" всегда толпится несколько десятков поселенцев, по большей части татар. Это - все ростовщики, покупатели краденого.
Третья роль, которую играет "вольная тюрьма", это - быть притоном и бездомовных и даже беглых.
Тюрьма, надо ей отдать справедливость, с большой жалостью относится к участи "поселенцев". Ведь "поселенец", это - будущее "каторжника". Зайдя во время обеда в "вольную тюрьму", вы всегда застанете там кормящихся поселенцев. Хлеба каторжане им не дают.
– Потому самим не хватает.
А похлебки, "баланды", которую каторга продает по пять копеек ведро на корм свиньям, отпускают сколько угодно. Таким образом, в годы безработицы и голодовки, в "вольной тюрьме", говоря по-сахалински, "кормится в одну ручку" подчас до двухсот поселенцев. В вольную же тюрьму ходят ночевать и бездомовные поселенцы, пришедшие "с голоду" в пост из дальнейших поселений и не имеющие где приклонить голову.
Они приходят перед вечером, забираются под нары и там спят до утра.
Право, есть что-то глубоко трогательное в этом милосердии, которое оказывают нищие нищим. И сколько раз воспоминание об этом поддерживало меня в те трудные минуты, когда мой ум мутился, и каторга, благодаря творящимся в ней ужасам, казалась мне только "скопищем злодеев". Нет, даже в тюрьме, в этой злой, гнойной яме, живет "человек"!
"Вольная тюрьма" служит часто притоном для беглых каторжников, бежавших из других округов. Так, например, страх и ужас Сахалина, Широколобов, отковавшийся от тачки и бежавший из Александровской кандальной тюрьмы, Широколобов, за поимку которого обещано 100 рублей, неуловимый Широколобов, для поимки которого посылают целые отряды и переодетых сыщиков-надзирателей, - этот самый Широколобов тихо и мирно скрывался целую зиму в Рыковской тюрьме.
– И получал казенный паек! Какова бестия!
– восклицали начальники округа и смотритель тюрьмы.
– Да как же это могло случиться?
– А очень просто. В лицо мы его не знаем. Почем знать: кто он такой? А каторга уж, разумеется, не выдаст. Так и прожил всю зиму. А потеплело, ушел - и "дела творит". Что с ним поделаешь?
Вообще, вольности "вольных тюрем" неисчислимы. Надо было мне отыскать арестанта П., известного преступника. Справляюсь у смотрителя.
– На мельнице работает.