Каторга
Шрифт:
У арестантов и спрашивать было нечего: я знал о той славе, которою пользуется К.
– Я с вами на наказание не пойду, - сказал мне как-то К.
– Если я присутствую на наказанье, арестанта должны в лазарет замертво унести. Не иначе. Так меня уж тюрьма знает. Я деру обыкновенно в конторе, рассказывает он.
– Посередине ставят кобылу. Я закуриваю папиросу и начинаю ходить из угла в угол. Поравняюсь с кобылой: "раз!" А то еще за дело примусь, пишу: будто про него забыл. А потом "раз!" Я тридцать розог по два, по три часа даю. Он у меня измотается весь,
И, действительно, не забывает. Я видел людей, считавших полученные им розги тысячами, но тридцать ударов "в конторе" они ни с чем сравнить не могли.
– Каждый удар прочувствуешь. Ждет пока саднеть перестанет. Да опять, что тело, душа от ожиданья измучается. Смерти просишь, только бы не такое мучительство.
– Но и это, - говорит К., - мало к чему приводит. Я и к этому редко прибегаю. По-моему, нет лучше темного карцера. Вот это средство. Страшнее всякой порки. Как посадят недели на две... Пойдемте, посмотрим.
Это нечто, действительно, ужасное.
Мы вошли в узенький коридорчик, по обеим сторонам которого были расположены маленькие клетушки с крошечными оконцами в двери.
От воздуха в коридоре кружилась голова. Запах словно на псарне или около клеток с волками.
И едва мы вошли в коридор, из всех каморок послышалась адская ругань по адресу К.
Люди вопили в бешенстве, ломились в двери. Это напоминало буйное отделение сумасшедшего дома.
– Отвори-ка Гусева!
– приказал К.
Надзиратель взялся за замок. Но из камеры голос, полный ужаса:
– Не входите! Не входите ко мне! Я убью!
– И на самом деле, оставь его!
– отменил свое распоряжение К.
– Это, как видите, почище порки. Порка что!
Замечательно, что все эти люди, славящиеся своим драньем, - все в один голос говорят:
– Порка что! Разве она действует!
И дерут.
Смертная казнь
За четыре года управления генерала Мерказина, на Сахалине не было ни одной смертной казни.
– Я знаю, это вызывает недовольство у многих!
– говорил мне генерал.
Но прежде, чем говорить об этом "недовольстве", скажем несколько слов о том, как происходила обыкновенно смертная казнь на Сахалине.
Последняя, с Мерказина, казнь на Сахалине происходила около девяти лет тому назад.
Казнили троих каторжников-рецидивистов, - старика, бывалого каторжанина, и двоих молодых людей, - за убийство с целью грабежа, совершенное уже на острове.
Мне рассказывал об этой казни сахалинский благочинный, отец Александр, напутствовавший осужденных.
Они содержались отдельно. Отец Александр, по распоряжению начальства, явился к ним за три дня до смертной казни.
По появлению священника осужденные поняли, что смертный час приближается.
– Побледнели, испугались, оторопели, слова выговорить не могут, рассказывал отец Александр, - только старик по первоначалу куражился, смеялся, издевался над смертью,
– Все три дня?
– Все три дня-с. Беседовали о загробной жизни, читали жития святых, пели псалмы, молились вместе. Гулять на дворик вместе ходили. Не выпускали они меня от себя. Молят прямо: "Батюшка, побудьте с нами, страшно нам". Сбегаешь, бывало, домой часа на полтора, перекусишь, - и опять к ним. Спали они мало, так, с час забудется который и опять проснется. И я с ними не спал. Да и до сна ли было!
– Беседовали о чем-нибудь с ними, кроме священных предметов?
– Как же! Надежду в них все-таки поддерживал: "Бывали, мол, случаи, что и на эшафоте прощенье объявляли". Разве можно человека надежды лишать? Без надежды человек в отчаянье впадает. Допытывали они меня все - "когда да когда?" Ну, а как принесли им накануне белье чистое, тут они все поняли, что, значит, на утро. Эту ночь всю уж не спали. Один только, кажется, на полчаса забылся. Причастил я их этой ночью. А наутро, еле забрезжилось, - выводить. Надел черную ризу - повели.
Тут произошла задержка: опоздал на четверть часа кто-то из лиц, обязанных присутствовать при казни.
– Верите ли, - говорил мне отец Александр, - мне эти четверть часа дольше всех трех дней показались. Мне! А каково им?
Когда прочли конфирмацию, ударили барабаны.
Но это была лишняя предосторожность. Никакой обычной в таких случаях ругани по адресу начальства не было.
– Умерли удивительно спокойно. Приложились ко кресту и отдались в руки палача. Только один, самый молодой, Сиютин, сказал: "Теперь самое жить бы, а нужно помирать". Сами и на эшафот взошли и на западню стали.
Только старик, сначала куражившийся над смертью, с каждым часом все больше и больше падал духом.
Его пришлось чуть не отнести на эшафот. От ужаса у него отнялись руки и ноги.
Пред казнью он просил водки.
– Ну, что ж, дали?
– Нет. Разве можно? После полночи только приобщались, а в пять часов водку пить не подобает.
Казнь продолжалась долго. Один из конвоиров во время нее упал в обморок. Многие из арестантов, приведенных присутствовать при казни, не выдерживали и уходили.
Эта последняя казнь на Сахалине происходила во дворе Александровской тюрьмы.
Обыкновенным же местом смертной казни была, теперь упраздненная и срытая до основания, страшная и мрачная Воеводская тюрьма, между постами Александровским и Дуэ.
Виселица ставилась посередине двора.
Присутствовать при казни выгоняли из тюрьмы сто арестантов, а если казнили арестанта Александровской тюрьмы, то пригоняли еще человек двадцать пять оттуда.
Воеводская тюрьма была расположена в ложбине, и с гор, амфитеатром возвышающихся над нею, было как на ладони видно все, что делается во дворе тюрьмы.