Каторга

Дорошевич Влас Михайлович

– Парень-то больно оборотистый!

Когда я познакомился с Толстых, он переживал трудные времена: кому-то надерзил, и его на месяц отдали "в работу"; назначили рассыльным при тюрьме.

– День денской бегаю. В делах упущенье. Хотя бы вы за меня, ваше высокоблагородие, похлопотали!
– просил Толстых.
– За что же меня в работу? Затруднительно.

– В палачах, небось, легче было?

– В палачах, известно. Там доход.

– Что же, опять бы в палачи хотелось?

– Зачем? Я и торговлишкой хлеб имею. Палач - дело каторжное.

А я теперь - поселенец. Так, порю иногда по вольному найму.

– Как "по вольному найму?"

– Палача в прошлом вот году при тюрьме не было. Никто не хотел. А приговоров накопилось, - исполнять надо. Ну, и перепорол 50 человек за три целковых.

– А правду про тебя, Толстых, рассказывают, что ты нанимался за 15 рублей насмерть запороть арестанта Школкина?

Только посмеивается:

– Сакалин, ваше высокоблагородие!

МЕДВЕДЕВ

Палач Корсаковской тюрьмы, Медведев, быть может, самое отвратительное и несчастное существо на Сахалине.

Вся жизнь его - сплошной трепет.

Проходя мимо тюрьмы, вы увидите у ворот приземистого, нескладного арестанта. Руки, как грабли. Большие оттопырившиеся уши торчат, как лопухи. Маленький красненький нос. Лицо - словно морда огромной летучей мыши.

От ворот он не отходит ни шага. Это - Медведев "гуляет". Он все время держится на глазах у часовых и ни за что не отойдет в сторону.

Будто прикованный!

Медведев и в палачи пошел "из страха".

В 1893 году он судился в Екатеринодаре за убийство хозяина постоялого двора, у которого служил в работниках. Убийство с целью грабежа. Хозяин, по словам Медведева, был ему должен и не отдавал денег.

– По подозрению в убийстве!
– говорит Медведев.

И этот человек, вызвавшийся быть палачом, вешавший, - упорно отрицает, что он убил хозяина.

– Не мой грех, да и все.

После того, как мы познакомились больше, Медведев объяснил мне, почему он так упорно отрицает свою вину.

– Не в сознании я судился.

– Ну?

– Ну, и положили мне наказание. А скажу, что я, пожалуй, еще наказание прибавят. Мне теперь говорить нельзя.

В палачи Медведев пошел из страха перед каторгой.

– Слыхал, что в каторге людей под земь сажают. Боялся я шибко. Потому и в палачи вызвался, - думал, в Рассее при тюрьме оставят.

В тюрьме, где содержался Медведев, предстояла казнь двух кавказцев-разбойников. Палача не было, Медведев и "вызвался".

Об этой казни Медведев рассказывает с тем же тупым, спокойным лицом, равнодушно, до сих пор только жалеет, что "не все по положению получил".

– Рубаха красная мне следовала. Да сшить не успели, - так рубаха и пропала. Халат только новый дали.

– Что ж ты перед казнью водку хоть пил?

– Нет, зачем. Захмелеть боялся. Был тверезый.

– И ничего?
– Не страшно было?

– Ничаво. Только как закрутился первый, страшно стало. В душу подступило.

И Медведев указал куда-то на селезенку.

– Ну, а если бы здесь вешать пришлось?

– Что ж. Прикажут, -

повешу.

Надежды Медведева не сбылись: палачом его при тюрьме не оставили, а послали на Сахалин.

– Ну, хорошо. Там ты в палачи пошел, боялся, что под земь на каторге посадят. А здесь-то зачем же в палачах остался? Здесь ведь ты увидел, что это все сказки и под земь не сажают.

– А здесь уж мне нельзя. Мне уже в арестантскую команду идти невозможно: палачом был, - пришьют. Мне из палачей уходить невозможно.

И он держится в палачах из страха.

Медведев живет в страшной нищете: никакого имущества. Ничего, кроме кобылы да плети, - казенных вещей, сданных ему на хранение.

Из страха он не берет даже взяток.

Когда пригоняется новая партия, между арестантами всегда идет сбор "на палача", - для тех, кто пришел на Сахалин с наказаньем плетьми или розгами, по приговору суда. Ни один арестант никогда не откажет в копейке, последнюю отдает при сборе "на палача". Это - обычный доход палачей.

Но Медведев и от этого отказывается:

– Нельзя. Возьмешь деньги да тихо драть будешь, - из палачей выгонят. А возьмешь деньги да шибко пороть начнешь, - каторга убьет.

И то, что он не берет, в один голос подтверждает вся тюрьма.

– Хоть ты ему что, - запорет!

Дерет он, действительно, отчаянно.

– Так, пес, смотрителю в глаза и смотрит. Ему только мигни, - дух вышибет. Нешто он что чувствует!

А "чувствует" Медведев, когда перед ним лежит арестант, вероятно, многое. Этот трус становится на одну минуту могучим. Все вымещает он тогда: и вечное унижение, и вечный животный страх, и нищету свою, и свою боязнь брать. Все припоминается Медведеву, когда перед ним лежит человек, которого он боится. За всю свою собачью жизнь рассчитывается.

И чем больше озлобляется, тем больше боится, и чем больше боится, тем больше озлобляется.

Из страха Медведев даже не пользуется тем некоторым комфортом, который полагается палачу.

Палачу полагается отдельная каморка. Медведев в ней не живет:

– Ночью выломают двери и пришьют.

Он валяется у хлебопеков. От хлебопеков зависит количество припека: смотрители хлебопеков ценят; хлебопеков не дерут, - хлебопекам не за что злобствовать на палача, - и у них Медведев чувствует себя в безопасности. Хлебопеки его, конечно, презирают и "держат за собаку". Когда кто-нибудь из хлебопеков напьется, он глумится над Медведевым, заставляет его, например, спать под лавкой.

– А то выгоню!

И тот лезет под лавку, как собака.

– Ночью-то он на минутку выйти боится!

Медведев со страхом и ужасом думает о том, о чем всякий каторжник только и мечтает: когда он кончит каторгу.

– О чем я вас попросить хотел, ваше высокоблагородие!
– робко и нерешительно обратился он однажды ко мне, и в голосе его слышалось столько мольбы.
– Попросите смотрителя, когда мне срок кончится, чтоб меня в палачах оставили. Как мне на поселение выйти? Убьют меня, беспременно убьют!