Каторга
Шрифт:
– Да не пяться ты, черт! Не пяться, говорят тебе!
Кавказец пятился.
– Переводчик, болван, что ты стоишь, как тумба? Объясни ему, что я ему ничего не сделаю!
Переводчик опять принялся кричать, жестикулировать, приседать. Кавказец слушал его недоверчиво, косился на доктора, - которого он принимал за палача, что ли, - и вдруг сказал что-то коротко и односложно.
Переводчик с отчаянием всплеснул руками.
– Что он говорит?
– Спрашиват трубочка
Доктору пришлось положить трубочку и молоточек, чтобы выслушать, наконец, кавказца.
И на все это смотрел с улыбкой только один длинный поселенец Бардунов.
– Неосновательный народ!
– заметил он, когда очередь дошла до него. Порядку не знают.
– Раздевайся!
– Не имею надобности, ваше высокоблагородие. Всем здоров. Только беспокоить вашу милость занапрасно.
– Раздевайся, говорят тебе. Телесным наказаниям раньше подвергался?
– Ни в жисть, ваше высокоблагородие. Впервой!
– Потри его.
Надзиратель потер его тело суконкой. Тело покраснело, и на нем ясно выступили полосы - следы прежних наказаний.
– Что ж ты врешь! Драли?
– Запамятовал, ваше высокоблагородие... Я этих самых розог, ваше высокоблагородие, ни есть числа при господах смотрителях принял.
Было очевидно, что этот поротый и перепоротый арестант "валяет шута для храбрости".
Его товарищ мрачно отвечал:
– Здоров. Скорее бы. Волы не кормлены. Раздевайся еще! На-те. Смотрите. Жисть! Драли. Много. Сколько, запамятовал. Не упомню. Нешто у меня тем голова занята? Осмотрели? Слава Богу? Нельзя ли нас первыми? Там хозяйство.
Осмотренные одевались, но штанов не подвязывали, а поддерживали их руками.
– Все. Ну, ступай!
Хрусцель стал у кобылы. Арестанты, переваливаясь, путаясь в полуспущенных штанах, вышли в сени.
– Бардунов, покажи удаль!
– крикнул кто-то со двора.
Стоявшие толпой арестанты оглянулись:
– Молчи ты, сволочь!
Все стали по местам.
Я стоял рядом с доктором, у него лицо шло пятнами.
– Васютин Иван!
Молодой паренек подошел к "кобыле".
– Брось, брось штаны!
– заговорили кругом.
Но он только оглядывался, словно не мог понять, что ему такое говорят.
– Штаны брось!
– сказал Хрусцель и отвел ему руки.
– Ложись!
Васютин сел верхом на "кобылу", лицом к свету.
Он был - белый, как полотно. Глаза бессмысленно смотрели вперед.
– Да не туда головой. Туда! Ложись!
Хрусцель взял его за плечи, свел с "кобылы", положил.
– Руки убери! Обними руками "кобылу"!
Васютин обнял руками доску.
– Вот так!
Хрусцель поправил ему рубаху.
Стыдно
Хрусцель, словно пес, смотрел в глаза помощнику смотрителя.
– Тридцать розог!
Хрусцель взял пучок розог, необыкновенно ловко выдернул одну, отошел на шаг от кобылы и замер.
– Начинай!
Хрусцель свистнул розгой по воздуху, словно рапирой перед фехтованием, потом еще раз свистнул по воздуху справа, потом слева.
Свист резкий, отчаянный, отвратительный.
– Раз!
Свист, и на вздрогнувшем теле легла красная полоса.
– Два... Три... Четыре... Пять...
Хрусцель бросил розгу, выхватил другую, перешел на другую сторону кобылы. Опять пять ударов по другой стороне тела.
Каждые пять ударов он быстро менял розгу и переходил с одной стороны на другую.
Свист заставлял болезненно вздрагивать сердце. Мгновения между двумя ударами тянулись, как вечность.
Помощник смотрителя считал:
– 29... 30...
– Вставай... Вставай же!
Васютин поднялся и сел опять верхом на кобылу. Глаза его были полны слез. Вот-вот потекут.
– Совсем вставай! Иди же!
– Две с половиной минуты!
– сказал смотревший на часы доктор.
Я думал прошло полчаса.
– Медников Иван!
Опять обнаженный до пояса, лежащий на кобыле человек.
Снова свист, вздрагивания, красные полосы.
Теперь плети!
Хрусцель отложил розги, взялся за плеть и ловким движением разложил длинную плеть по земле.
– Хрусцель, клади их.
Хрусцель брал кавказцев за плечи, подталкивал к "кобыле", поднимал им руки и клал на "кобылу". Те тяжело рухались и лежали с темным обнаженным телом.
Наказание было по "приговорам".
Хрусцель по взгляду понял приказ помощника смотрителя и взял плеть за середину, там, где ствол плети переходил в трехвостку. Наказание - "в полплети".
Хрусцель вертел свою плеть, словно ручку шарманки, три хвоста хлопали по телу, тело краснело и пухло.
– Бардунов!
С бледным-бледным лицом он подошел к "кобыле", сделал какую-то жалкую-жалкую гримасу, хотел улыбнуться.
Начал ложиться на "кобылу".
– Штаны, штаны брось!
– остановил его Хрусцель.
– Ежели законный порядок требует...
Бардунова колотила дрожь, он беспомощно оглядывался кругом, словно затравленный заяц, и все силился улыбнуться, - выходила гримаса.
Хрусцель толкнул его слегка в шею.
– Ложись!
Бардунов повалился и крепко ухватился за доску, чтобы не кричать, быть может.