Каторга
Шрифт:
Единственное лицо, которое могло бы проводить покончившего свои дни "несчастного" в место последнего упокоения, - тоже лежит в могиле.
Хоронят поселенца.
Из ревности он зарезал "сожительницу" и сам убежал из дома и отравился "борцом". Его труп уж через несколько дней нашли в тайге.
Борец - ядовитое растение, растущее в Корсаковском округе, на юге Сахалина. Корень "борца" там имеется "на всякий случай" у каждого каторжного, у каждого поселенца. Мне показывали этот корень многие.
–
– Такое уж заведение... На всякий случай... Может, и понадобится! отвечали поселенцы с улыбкой, какой не дай Бог, чтобы улыбался человек.
Сойдем, проводим.
Телега медленно вползла на гору.
Ее подвезли к первой выкопанной могиле. На веревках опустили гроб. Достали с телеги лопаты, поплевали на руки, - и застучала земля по гробовой крышке.
Застучала сильно: здесь почва глинисто-каменистая. Не земля, а словно какой-то щебень, битый кирпич навален около вырытых могил.
Глуше и глуше шумит земля... Маленький холмик вырос над могилой. В него воткнули наскоро сколоченный из двух "планок" некрашеный крест без надписи.
Кто перекрестился, а кто и нет, - и взялись за телегу.
– Теперича ходчее пойдем!
Пошли бегом и скрылись за спуском.
– Тише, черти!
– доносится отчаянный голос запыхавшегося надзирателя.
– Легче! Легче!..
– слышится под горой.
Мы среди безыменных могил.
– Что это? Неужели в лазарете так много покойников, - с изумлением смотрю я на массу вырытых "ям".
– Никак нет!
– снимая шапку, отвечает кучер-каторжный.
– Да надень ты шапку, Бога ради! На кладбище все равны.
– Никак нет, ваше высокоблагородие. Это про запас ямы приготовлены. Делать-то было нечего, пароходы не приходили, - вот и посылали ямы копать. А то горячка пойдет, люди на работы нужны будут, - не до ямы!
Что за унылая картина!
Маленькие холмики, на которых торчат только какие-то палки вместо крестов. Почти ни на одной могиле цельного креста.
А на большинстве и совсем ничего нет.
– Кто это?
Поселенцы на подтопку таскают. Кому же больше? В тайгу-то идти лень. Вот отсюда и тащат.
Вот могила, - хоронила все-таки, должно быть, заботливая, может быть, родная рука. В крест был вделан образ.
Крест уцелел, а образ выломан.
И молится теперь перед этим выломанным из могильного креста образком какой-нибудь поселенец в грязной, темной, пустой избушке.
– Может, кто выломал да в карты спустил. Копейках в двух образок пошел!
– словно угадывая ваши мысли, говорит кучер.
И над всеми этими маленькими, безвестными, безыменными могильными холмами царит, возвышается за высокой оградой массивный чугунный крест над высокой, камнем
– Зарезали его!
– поясняет кучер.
– За что зарезали?
– За деньги.
И подумав, объясняет более пространно:
– Деньги у него, сказывают, были. За это самое и зарезали. Здесь это недолго...
Уйти бы поскорей с этого безотраднейшего и во всем мире и даже на Сахалине кладбища.
Но тут должна быть одна "святая могила".
Могила Наумовой, молодой девушки, учительницы, основательницы Корсаковского приюта для детей ссыльно-каторжных.
Она училась в Петербурге, бросила все и приехала сюда, увлеченная святой мыслью, горя великим святым желанием отдать жизнь на служение, на помощь этим бедным, несчастным, судьбою заброшенным сюда детям преступных отцов.
У нее были широкие планы, она мечтала о ремесленных классах для детей, о воскресных школах для каторжных, о чтениях...
Она работала всей душой, энергично, горячо отдаваясь делу. Ей удалось кое-что сделать. Корсаковский приют ей обязан своим возникновением.
Но слабой ли девушке было бороться с сахалинской черствостью, с сахалинской мертвечиной, с сахалинским равнодушием к страданиям ближнего.
Молодая девушка не вынесла борьбы с господами служащими, враждебно смотревшими на ее "затеи", не вынесла тяжелой атмосферы каторги и застрелилась, оставив две записки.
Одну: "Жить тяжело". В другой просила все ее скудные достатки продать и деньги отдать на ее детище - на приют.
Их прибыло одновременно три, - три подруги, увлеченные идеей принести посильную помощь страждущим; одна застрелилась, другая сошла с ума, третья*... вышла замуж за бывшего фельдшера, из ссыльных. Так разно и в сущности одинаково кончили все три. Да и трудно было устоять в непосильном труде!
_______________
* У нее мать была сослана в каторгу.
Корсаковская "интеллигенция" устроила Наумовой торжественные похороны, хотя сахалинская сплетня, сахалинская клевета, уж никак не могущая понять, что можно жизнь свою отдавать какой-то каторге - даже в могиле не пощадила покойной страдалицы.
Эта могила... Она должна быть здесь... Но где она?
Искал, искал, - не нашел.
– Должно быть, там!
– говорили мне господа "интеллигенты".
А ведь со смерти Наумовой прошло еле-еле два года!
Приамурский генерал-губернатор прислал на могилу Наумовой чудный металлический венок с прекрасной надписью на медной доске.
Этот венок висит... в полицейском управлении.
Повесить нельзя. Украдут!
Да и где бы они могли его повесить?
Такова "долженствующая быть" святая могила среди безвестных грешных могил.