Каторга
Шрифт:
Тюрьма
Тюремный "день" начинается с вечера, когда производится "наряд", распределение рабочих на работы.
Так мы и начнем наш "день в тюрьме".
Наряд
Тюремная канцелярия. Обстановка обыкновенного участка. Темновато и грязно.
Писаря из каторжных скрипят перьями, пишут, переписывают бесконечные на Сахалине бумаги: рапорты, отношения, доношения, записки, выписки, переписи.
При выходе смотрителя тюрьмы все встают и кланяются.
Старший надзиратель подает смотрителю готовое уже распределение на
– На разгрузку парохода столько-то. На плотничьи работы столько-то. На таску дров, бревнотасков... В мастерские... Вот что, паря, тут Икс Игрекович Дзэет просил ему людей прислать, огород перекопать.
– Людей нет, ваше высокоблагородие. Люди все в расходе.
– Ничего. Пошли шесть человек. Показать их на плотничьих работах. Да, еще Альфа Омеговна просила ей двоих прислать. Отказать невозможно. А тут этот контроль теперь во все суется: покажи ему учет людей. Просто, хоть разорвись! Ну, да ладно, - пошли ей двоих, из тех, что на разгрузку назначены...
"Наряд" кончен.
Начинается прием надзирателей.
– Тебе что?
– Иванов, ваше высокоблагородие, очень грубит. Ты ему слово, он тебе десять. Ругается, срамит!
– В карцер его. На три дня на хлеб и на воду. Тебе?
– Петров опять буянит.
– В карцер! Все?
– Так точно, все-с.
– Зови рабочих.
Входит толпа каторжных, кланяются, останавливаются у двери. Среди них один в кандалах.
– Ты что?
– Подследственный. Приговор, что ли, объявлять звали.
– А! Ступай вон к писарю. Васильев, прочитай ему приговор.
Писарь встает и наскоро читает, бормочет приговор.
– Приамурский областной суд... Принимая во внимание... самовольную отлучку... с продолжением срока... на десять лет!
– мелькают слова. Грамотный?
– Так точно, грамотный!
– Распишись.
Кандальный так же лениво, равнодушно, как и слушал, расписывается в том, что ему прибавили десять лет каторги.
Словно не о нем идет и речь.
– Уходить можно?
– угрюмо спрашивает кандальный.
– Можешь. Иди.
– Опять убежит, бестия!
– замечает смотритель.
__________
По правилам каторги, "порядочный" каторжник всякий приговор должен выслушивать спокойно, равнодушно, словно не о нем идет речь. Не показывая ни малейшего волнения. Это считается "хорошим тоном". В случае особенно тяжкого приговора каторга разрешает, пожалуй, выругать суд. Но всякое "жалостливое" слово вызвало бы презрение у каторги. Вот откуда это "равнодушие" к приговорам. В сущности же, эти продления срока за "отлучки" их сильно волнуют и мучат, кажутся им чересчур суровыми и несправедливыми. "За семь дней, - да десять лет!" Я сам видал каторжника, только что преспокойно выслушавшего приговор на пятнадцать лет прибавки. Разговаривая вдвоем, без свидетелей, он без слез говорить не мог об этом приговоре: "Погибший я теперь человек! Что ж мне остается теперь
__________
– Тут еще приговор есть. Федор Непомнящий кто?
– Я!
– отзывается подслеповатый мужичонка.
– Ты хлопотал об открытии родословия?
– Так точно.
– Ну, так слушай.
Писарь опять начинает бормотать приговор.
– Областной суд... заявление Федора Непомнящего... осужденного на четыре года за бродяжество... признать его ссыльно-поселенцем таким-то... принимая во внимание несходство примет... глаза у Федора Непомнящего значатся голубые, а у ссыльно-поселенца серые... нос большой... постановил отклонить... Слышал, отказано?
– Носом, стало быть, не вышел?
– горько улыбается Непомнящий. Выходит теперь, что и я не я!..
– Грамотный?
– Так точно, грамотный. Только по вечерам писать не могу. Куриная слепота у меня. Меня и сюда-то привели.
– Ну, ладно! Завтра подпишешь! Ступай.
– Стало быть, опять в тюрьму?
– Стало быть!
– Эх, Господи!
– хочет что-то сказать Непомнящий, но удерживается, безнадежно машет рукой и медленно, походкой слепого, идет к толпе каторжных.
Ни на кого ни приговор ни восклицание не производят никакого впечатления. На каторге "каждому - до себя".
– Вы что?
– обращается смотритель к толпе каторжных.
– Срок окончили.
– А! На поселение выходите? Ну, паря, до свиданья. Желаю вам. Смотрите, ведите себя чисто. Не то опять сюда попадете.
– Покорнейше благодарим!
– кланяются покончившие свой срок каторжане.
– Опять половина скоро в тюрьму попадет!
– успокаивает меня смотритель.
– Тебе что?
Толпа разошлась. Перед столом стоит один мужичонка.
– Срок кончил сегодня, ваше высокоблагородие. Да не отпущают меня. С топором у меня...
– Топор у него пропал казенный, - объясняет старший надзиратель.
– Пропил, паря?
– Никак нет. Я не пью.
– Не пьет он!
– как эхо подтверждает и надзиратель.
– Украли у меня топор-от.
– Кто же украл? Ведь знаешь, небось?
Мужичонка чешет в затылке.
– Нешто я могу сказать, кто. Сами знаете, ваше высокоблагородие, что за это бывает, кто говорит.
– Ведь вот народец, я вам доложу!
– со злостью говорит смотритель. Воровать друг у друга - воруют, а сказать - не смей! Что ж, брат, не хочешь говорить, - и сиди, пока казенный топор не найдется. Большой срок-то у тебя был?
– Десять годов!
– Позвольте доложить, - вступается кто-то из писарей, - деньги тут у него есть заработанные, немного. Вычесть, может, за топор можно.
– Так точно, есть, есть деньги!
– как за соломинку утопающий хватается мужичонка.
На лице радость, надежда.