Каурай. От заката до рассвета. Часть 2
Шрифт:
— Даа, — погладил усы Берс. — Видно серьезно ты, малец, на местных обижен, раз так просто соглашаешься своих предать.
— Предать? — чуть не подавился Бесенок голушкой. — Это еще с какой это стати?! Кто тут свои?
— Скажешь пустить банду баюнскую внутрь панского острога не предательство?
— Что я ему чем-то обязан пану этому? — всплеснул руками Милош. — С вами у меня куда больше общего, чем с этими. Во, глядите какая красотища! Есть у вас такие? — бросился он снова спускать рубаху.
При виде его коллекции шрамов вся компания зашлась свистом.
—
На эти слова Милош только расплылся в широкой ухмылке и вернулся к галушкам. На этот раз стакан с горилкой словно по волшебству прыгнул ему в пальцы.
Глава 5
Одному натягивать броню на свой горб было жутко неудобно, но он справился. Обливаясь потом, Каурай выпрямился и тяжело затопал по людской, позвякивая пластинками. Эх, были бы еще вольных пару деньков, отлежаться бы и попривыкнуть к прежнему весу, чуть приладить к плечам и подправить побитые пластины. Но время торопило. Расходится по дороге.
Он вышел во двор и поежился до кончиков пальцев. Нехорошее чувство постоянной слежки не покидало его с утра. Каурай не успевал ловить на своем горбу косые взгляды, не сулящие ничего доброго, и поминал добрым словом неугомонного отца Кондрата, который в один миг умудрился “познакомить” с ним все Валашье.
Вот и он, легок на помине. Лежал на лавке, с задранной на голову длинной рубахе, раскрыв срам всему свету, и верещал во все горло, проклиная казаков Кречета до седьмого колена. Пан голова не слушал пустых проклятий мятежного попа — усач лично был занят экзекуцией. Плетка в крепкой руке не знала устали. Свист и крик стоял стеной, стучался в каждое ухо. “Бедняга Кречет”, — пожалел его Каурай, направляясь к конюшне. Покой ему только снится.
Красотка встретила одноглазого нетерпеливым ржанием. Ей страшно не терпелось покинуть стойло и пуститься по простору быстрее ветра. Не успел Каурай затянуть подпругу, как его уже обступила троица казаков с Усманом во главе:
— Ты куда это, мил человек? — спросил комендант, опасливо косясь на Красотку. — Пан воевода приказывал никуда тебя не пускать, пока работу не сделаешь.
— Моя работа начнется не раньше, чем зайдет солнце, — ответил Каурай. — Воевода боится, что я сбегу?
— От вас, пришлых, чего угодно ожидать можно, — не моргнул и глазом Усман. — Я бы тебя в поруб посадил до вечера, но думаю Кречету это не шибко понравится.
— И на том спасибо, — хмыкнул одноглазый. — И что воевода запрещает мне даже посрать за стенами острога?
— Одному, да, — ухмыльнулся Усман. — А ты куда собрался?
— Ишь какой ты любопытный, пан Усман…
— По должности положено!
— Лошадь прогнать, не видите что ли? — хлопнул Каурай по крупу свою Красотку. — Застоялась она в вашей конюшне, мочи нет. Да и к кузнецу мне надо. К Горюну.
— В остроге и свой кузнец имеется.
— Есть, но мне нужен мастер. Для дела.
— Раз так, то Воробей тебе провожатым будет, —
— Мне провожатый не к чему. До кузницы я как-нибудь сам доберусь.
— Ты как хошь, пан, а одного мы тебя всяко не отпустим, — уперся рогом Усман. — А вдруг с тобой по дороге чего приключиться, как мы будем объясняться с воеводой?
Спорить с комендантом у Каурая желания не было — он махнул на них рукой и взгромоздился в седло. Да уж, с этими дядьками-няньками о поисках Щелкуна с Куроуком можно тоже забыть.
— Ну, если у пана Воробья хватит лихости угнаться за Красоткой на своем мерине, то милости прошу, — сказал он и цокнул языком. Красотка в ответ взмахнула гривой и охотно тронулась легкой рысью.
Каурай не собирался облегчать задачу ни коменданту, ни Воробью — если им кровь из носу нужно таскаться за ним хвостом, то пущай побегают. Он вывел лошадь из острожьих ворот и направил ее прямо по дороге — минуя дворы, провожаемый любопытными взглядами девок и свистом ребятни, охами баб да проклятиями стариков. Он не собирался сдерживать пыл Красотки и бросил поводья — норовистой кобылке хотелось вдоволь набегаться по холодку.
Времени до вечера было хоть отбавляй — солнце еще не успело нагуляться по небосводу и только подбиралось к зениту, заливая округу золотистым светом. Однако задерживаться тоже не стоило: едва ли Горюн с его неуступчивым характером охотно возьмется за работу. А выбора у одноглазого нет. Время торопило.
Конский топот Каурай услышал тотчас, когда они с Красоткой миновали околицу и вышли в поля. Юный пан Воробей одной рукой придерживал шапку, а другой что есть мочи подгонял своего чалого, пытаясь нагнать неугомонного колдуна-опричника.
— Долго же ты возишься, пан, — встретил его одноглазый наглой ухмылкой, когда они поравнялись. — Мы уже версту покрыли и свежие, а ты весь в мыле!
— Коняга ни к черту, — протарабанил Воробей и сплюнул. — Не то что твоя, хоть и страшная как сам черт. И как она тебя слушается?
— Любовью и умением, — поднял палец одноглазый и откинулся в седле, чтобы показать казаку, что даже не притрагивается к поводьям, а правит Красоткой одними ногами. — И иногда плеткой, чего уж таить. Не боись, панич, долго я тебя задерживать не буду. Туда и обратно. У меня еще дельце в остроге есть.
— Как по мне, хоть целый день у Горюна проторчи, — снова сплюнул Воробей. — Мне этот острог уже в печенках сидит.
— Да? Отчего ж? Обижают тебя там?
В ответ Воробей только еще раз сплюнул, раскурил люльку и пропал в табачном дыму. Одноглазый не стал его пытать.
Они проехали еще немного, пока не добрались до речки Смородинки. Как не хотелось Красотке нестись до кузницы, обгоняя ветер, но одноглазый вынужден был придержать кобылу — у берега столпилась стайка детишек, напряженно всматриваясь в приближающихся конников. Стоило ребятне заметить черногривую кобылку с опричником в седле, как несколько самых бойких пацанят тут же увязалась за ними.