Кавалер Сен-Жюст
Шрифт:
В афере Индийской компании Батц был изобличен доносом Шабо. Доносчик просил прийти полицейских к нему на квартиру в 8 вечера, уверяя, что в этот час заговорщики будут в сборе и их всех захватят; но почему-то жандармы пришли в 8 утра, и Батц, узнав об аресте сообщников, как обычно, растаял в воздухе.
Ну можно ли было еще сомневаться? И не следовало ли приоткрыть Конвенту завесу?..
22
Для Сен-Жюста трудовой народ, обездоленные с их надеждами и интересами всегда оставались предметом дум и забот.
— Бедняки, — говорил он, — это соль земли.
Во имя их был введен революционный террор. И вот, ныне революция двигалась под флагом нарастающего террора.
Террор… Одни хотят его немедленно сворачивать, другие — расширять сверх всяких пределов. Ни то, ни другое — отвечает жизнь. Террор прекращать рано: он уберегает нас от козней аристократов. Но что спасет республику от
Когда-то, и не так уж давно, Сен-Жюст держался таких мыслей. Но именно применение террора показало ему, что это не путь в будущее. И еще он понял, что, даже если бы была возможность создать и применять хорошую конституцию, это мало бы что дало: никакая конституция не в силах изменить ущербное состояние общества.
И тогда-то он впервые произнес про себя фразу, которую потом повторял много раз, фразу, на его взгляд, вполне достойную мудрости древних: Non constitutio, sed institutio. [31]
31
Не конституция, а учреждение (латинск.)
Нет, не конституция исцелит порочные нравы. Их могут изменить только новые политические и нравственные институты, построенные на принципе добродетели, социальные учреждения, глубоко реформирующие внутреннюю суть общества, приводящие к его коренному оздоровлению. Республика нуждается — это неоспоримо — и республиканских учреждениях.
С тех пор как Сен-Жюст понял это, он твердо решил посвятить все свои досуги разработке проектов республиканских учреждений. Вот беда только, что досугов этих пока не было вовсе: приходилось отдавать все силы неведомому Батцу, иностранному заговору, борьбе фракций.
А тут еще этот доклад…
Впрочем, как раз в этот доклад он и вложил ряд мыслей, которые затем станут основой его будущего труда о республиканских учреждениях.
Еще в апреле 1793 года, разрабатывая проект конституции, Сен-Жюст много думал о богатых и бедных, о роли собственности и роли труда. Уже в то время он пришел к выводу, что именно труд, а не индивидуальная собственность, дошедшая до уровня богатства, нуждается в национальной охране. Работа в Комитете общественного спасения и в особенности миссия в Эльзасе не только укрепили его в этом выводе, но сделали вывод еще более острым. Он понял, что даже само стремление богатых к большему обогащению, пусть без умышленных контрреволюционных намерений, ведет к контрреволюции. Взять к примеру Жоржа Дантона, отнюдь не считающегося богачом и крупным землевладельцем, Дантона, кичащегося «санкюлотизмом», Дантона, чье дело, затребованное из Комитета безопасности, лежит сейчас перед ним, Сен-Жюстом. Только в апреле 1791 года Дантон приобрел около ста гектаров земли и превосходную усадьбу, заплатив почти 83 тысячи ливров наличными; около 75 гектаров составляла образцовая ферма, купленная Дантоном и сдаваемая им в аренду; наконец, в последнее время, чтобы доставить удовольствие своей молодой жене, Дантон обзавелся двумя з'aмками — в Шуази и в Севре. Допустим, что у него нет контрреволюционных намерений, но разве сама собственность, растущая как на дрожжах, не развращает Дантона и его свору, разве она не заставляет кричать этих господ о ликвидации экономических ограничений, о «милосердии», об открытии тюрем? Разве не потому стремятся они сломать эшафоты, что сами боятся на них попасть? Не ограничиваясь постоянным нарушением закона о максимуме, богачи занимаются экономическим саботажем, спекулируют на земле, на ассигнациях, на продовольствии, создают черный рынок, собирающий все отбросы общества. Но это лишь полбеды; беда же в том, что большая часть богатых увязла в прямой измене,что банкиры, негоцианты, крупные землевладельцы являются и прямыми контрреволюционерами,агентами иностранных правительств, изменниками родины и шпионами, стремящимися уничтожить все завоевания свободы и вернуть Францию к временам рабства. Значит, богатство не только аморально, но и враждебно республике. Естественным выводом из этого является уверенность, что нужно бороться с богатством и богачами.
В мудро устроенном государстве все достояние нации является собственностью не отдельных богачей, но всего народа. Хлеб, получаемый от богатого, горек и грозит опасностью для свободы. Хлеб должен принадлежать народу. Только народу, только тем, кто трудится. Так будет в мудро устроенном государстве. Точнее, в государстве будущего.
О как страстно он ждет это будущее, как призывает его! Хотя и знает, что придет оно не скоро. Но придет, он уверен — придет.
Тогда все изменится. Не будет ни богатых, ни бедных, все станут равными не только как граждане, но и как собственники: каждый будет иметь необходимое, но не больше, чем позволит закон; каждый будет независим, получит хижину, соху и поле, свободное от притязаний казны; каждый будет иметь хорошую жену, здоровых и сильных детей, скромный достаток, гарантированный от грабителей, — разве это не счастье? Да, конечно, оно непохоже на счастье развратителей человечества, на счастье Вавилона или Персеполя; скорее оно напоминает счастье Афин или Спарты в их лучшие времена, счастье добродетели, довольства и умеренности. Воспитание детей, жизнь взрослых, труд и празднества — все придет здесь в состояние полной и устойчивой гармонии, лишенной срывов и потрясений наших дней, забывшей о максимуме и терроре. Разве это не счастье, не лучшая и единственно возможная разновидность его для всего народа?
И если мы не дождемся его, то дождутся наши дети. Или внуки. Дождутся обязательно.
Однако надо помнить: ничто в мире не приходит само собой, ничто не дается легко. И всякое большое начинается с малого, но когда-то начать необходимо. Хлеб должен принадлежать народу. Но для этого народ должен иметь землю. А разве он имеет ее? Разве большинство жалоб из провинции не жалобы на отсутствие земли? Разве не отсюда упорное требование пресловутого «аграрного закона»? Якобинский Конвент, сломив жирондистов, смело приступил к решению аграрной проблемы. Он безвозмездно отменил феодальные повинности и стал продавать землю крестьянам. Продавать. Но разве всякий может купить? Разве может уплатить за землю, пусть по льготной цене, пусть с рассрочкой, тот, кто не имеет денег и кто именно поэтому особенно нуждается в земле?
Рука человека хорошо приспособлена, чтобы держать плуг или ружье. Бедняк с ружьем в руках отстоял свою землю от иностранцев. Разве одним этим он не заслужил права держать в руке плуг? Свой плуг…
Бедняки — это соль земли. И поэтому они должны иметь землю. Бесплатно. За счет врагов народа.
Таковы были порывы и идеи, положенные в основу этого доклада.
У доклада была своя предыстория. Социально-экономический кризис обострился с особенной силой в начале вантоза. В то время как Эбер призывал санкюлотов к голодным мятежам, клика «снисходительных» вновь добилась успеха в Конвенте. 4 вантоза дантонисты Бреар и Тайфер поставили вопрос о необоснованных репрессиях. Резко выступив против «красных колпаков», якобы утеснивших «лучших патриотов», они потребовали, чтобы был пересмотрен вопрос о находившихся в тюрьмах. Требование было не ново: еще во фримере, когда Сен-Жюст и Леба воевали в Эльзасе, раздались первые упреки подобного рода; была даже организована манифестация женщин, пришедших к решетке Конвента с требованием об освобождении своих арестованных мужей. Именно тогда смущенный Робеспьер пошел на создание «комитета справедливости», призванного ревизовать дела «подозрительных» и вскоре упраздненного по инициативе Бийо-Варенна. Эта первая кампания не прошла бесследно: 14 плювиоза ведущие эбертисты Ронсен и Венсан была освобождены из тюрьмы; сделано это было по предложению Дантона. Новый демарш дантонистов, проведенный в критический для правительства момент, застиг Конвент врасплох. После коротких дебатов он сумел все же уклониться от прямого ответа и вынес соломоново решение: декрет от 4 вантоза предлагал, чтобы правительственные комитеты на совместном заседании пересмотрели дела «подозрительных» и решили, кого из них следует освободить. Учитывая, что Робеспьер и Кутон были больны, комитеты поручили подготовить материал Сен-Жюсту; он должен был 8 вантоза доложить Конвенту о лицах, находившихся в тюрьмах.
И вот, после почти пятимесячного перерыва, он снова на ораторской трибуне. Он начинает с того, что напоминает о возложенной на него задаче — найти эффективный способ освобождения патриотов и наказания виновных. Но, не дав опомниться слушателям, он тут же уходит от этой задачи:
— Я не хочу ставить перед вами данный вопрос в роли обвинителя или защитника… Нужно решать не то, как поступить с отдельными лицами, а то, как спасти республику…
Дав подобный поворот теме, Сен-Жюст заявляет «снисходительным», что не пойдет у них на поводу.
— От арестов зависят поражения или победы наших врагов. Сетуют на революционные меры, но по сравнению с другими правительствами мы еще умеренны… Монархия, цепляясь за власть, плавала в крови трех десятков поколений, а вы колеблетесь, когда надо проявить суровость к горстке преступников!
Еще и еще фраза, и вот уже «арестованные патриоты» превращаются в «арестованных аристократов», а затем фракция модерантистов попадает под долгий и меткий обстрел докладчика.
— Требующие свободы для аристократов не желают республики и боятся за себя. Жалость к преступникам не первый ли показатель измены? Ручаюсь, что выступающие в защиту арестованных аристократов не рискнут предстать перед общественным обвинением…