Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
– Хм, знать бы. Ее нашла домработница, утром. Подруга ваша погибла, ей пронзили грудь каким-то стеклянным копьем.
– Разбили сердце. Ну и ну… Можно в квартиру?
Поднялись вместе. Открытые двери, пустая гостиная. Дорофеева прошагала несколько ступенек, потянулась к отбитой стеклянной лошадиной голове. «Не трогайте, может там следы какие, мы еще работаем» – Гущин вопросительно посмотрел на подошедшего криминалиста, тот предложил все осколки забрать с собой: «В лаборатории посмотрим» «Там случилось?» – Татьяна вопросительно смотрела на ручеек стеклянных
«Нет у меня предположений, не знаю. Мы говорили вчера днем и собирались сегодня за подарками, на мост „Багратион“. Купить муранских тигров» – она так и не сняла шубу. Сидела, утонув в кресле, Максим курил у окна, Лариса прижалась к дверному косяку. Все собрались в гостиной, молчали.
– А случаем, как писательница, не остались ли какие-нибудь записи. Может, дневник вела? – все эти конкретные, но обезличенные вопросы коробили Максима. Ему хотелось белугой выть, а приходилось давить из себя подробности.
– Елена ничего не сохраняла – ни писем, ни поэтических опытов. Какие там дневники! У нее: миновало – да и Бог с ним, – отделался скороговоркою Максим.
– «Мысль изреченная есть ложь», – прозвучало. Татьяна шептала себе.
– Что вы сказали? – Гущин надеялся, что сможет встретиться с Дорофеевой взглядом.
– Тютчев сказал, – прошептала Татьяна и зябко прижала шубу к груди.
– А Гордиенко эта вам известная личность? – обратился Гущин.
Ответили одновременно. «Мы виделись» – Максим и «Конечно» – Дорофеева.
– А что это за деятель, кого Гордиенко вчера к покойнице присылала? Консьержка рассказала – приходил.
– Кто ж может знать? Может, из Америки кто, с оказией.
– Да позвоните ей, она и скажет, – Дорофеева написала номер.
– Сейчас в Колорадо ночь, – озвучил Ромин течение мысли.
– У них ночь, а у нас смерть, – Татьяна устало поднялась. – Прости, Максим, я пойду. Ничем я не могу помочь, ни ей, ни тебе.
– Вы можете помочь следствию!
«Какая жуть!» – твердили мысли, но Дорофеева сказала должные слова: «Когда будет нужно, я смогу это сделать. Сейчас нечем. Вот мой телефон. Завтра, или когда еще. Звоните Вере, я тоже ей позвоню. Не сейчас». И она стремительно двинулась к лифту.
Гордиенко трубку не взяла. Тогда Гущин попросил собрать все в доме фотографии.
Их было немного. Максим объяснил, что Лене «какие-то фото» были ни к чему. – «Она не жила ни воспоминаниями, ни мечтами, ну, сколько я знаю». «Что же, только сегодняшним днем?».
– Да нет, сегодняшним днем она совсем не жила. Она жила своими чувствами в своем мире.
– Странная какая она у вас была.
Гущина остановил схваченный камерой миг: Елена Ромина, темные волосы на ветру, напряженная поза сопротивления, шляпа, с трудом удерживаемая рукой. Динамичная, безумно живая. И следующая фотография – то же солнце, море, и Елена – крупный план. Не улыбка, а радость в глазах. Красавица.
«Это Венеция, этим летом». «Вместе были?»; «Она ездила одна.»
Консьержка пристально изучала каждое фото.
– Мы посменно дежурим в подъезде. Только Дарья Иванна больна третий день. Так что я очевидец всех этих событий.
Фотографий то было всего-ничего, а остались уже единицы. Гущин уж было отчаялся, когда она позвала, не отрывая взгляда от объекта, и ткнула пальцем: «Это он».
На фотографии были трое, Елена, молодая совсем; девушка и юноша за правым плечом.
– Этот приходил вчера. Максим Петрович ушел, а он появился. Других не видела.
– Давнишняя. Это Вера Гордиенко. – Ромин разглядывал фотографию. – Мужика не знаю. – Звоните в Америку.
Максим взглянул на часы, в Колорадо как раз время к полудню.
– Письмо отправьте электронное, карточку отсканируйте. Кто такой? – Максима лихорадило, но Гущин диктовал, почти приказывал. Он знал как важно время, да и Максим забывался в подчинении и смене действий.
Пока Ромин возился у компьютера, Гущин рассматривал фото. Елена не смотрела в кадр, чуть в профиль. Она выискивала что-то вдали, слегка восточная, почти красавица. Вера смотрела на зрителя пристально и очень дружелюбно. Открытое лицо, приветливое. Молодой человек позировал.
Максим прилип к экрану монитора, и что-то пристально рассматривал. Гущин приблизился и занял место второго ряда. Ромин нашел стихи, и следователь, вслед за ним, прочел:
Усталые часы, некстати,Бьют полночь. Не видать ни зги.Есть время, но его не хватит.Йоркширский пес седой тоскиМне памятью терзает душуЕдва забрезжит призрак дня.Нет сожалений у меня.Я сломлена и безоружна– У. Б. Е. Й. М. Е. Н. Я. Это она писала? Вам?
И, только через большую паузу, Максим выговорил:
– Елена. Смотрите – в почте два письма. Одно ко мне. Его я отдал. А это – кто же знает – кому? Адрес nizaro@columbus.com. Я не знаю. Письмо сохранено, как черновик. Отправила она его, или собиралась – какая разница?
В этот момент зазвонил телефон следователя. Он выслушал. Взглянул на Ромина, с предельной осторожностью спросил:
– Простите, у вас были вчера с супругой отношения?
Максим застыл в недоумении, потом прошептал: «Что?», и потом: «Ее изнасиловали? Прежде чем убить?» И зажал голову руками. И через мгновение, стиснув зубы, полушепотом, решительно отчеканил:
– Я звоню Вере, а потом вы оставите меня. Я не насиловал, не убивал, я сам жертва и если для Елены уже все, то я должен еще собраться и проститься с ней. – Выдолбил номер на клавиатуре телефона. – Вера? Ромин Максим. Прости, у нас горе. Елены не стало. Потом. Посмотри письмо в компьютере, кто это с вами на фото, – и, выслушав, Гущину: