Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
У руководства Гущин доложил.
– Дело по убийству балерины Гусевой можно считать раскрытым. Оформлю и представлю. Ее убил муж, Максим Ромин. Из ревности – в тот вечер она принимала любовника. Убийство предумышленное – Ромин заранее продумал, как выйти сухим из воды. В тот день он в почте увидел, что любовник вечером придет. И ждал, пока тот из дома не вышел. Потом пробрался на чердак через соседний подъезд. Там в этот вечер никто не дежурил. Жильцы попроще, и дежурство не налажено. Спустился с крыши альпинистом на балкон. И
Шеф взглянул вопросительно.
– В прихожей убитой стояли зеленые цветы в вазе. Я посчитал, когда на смерть приехали. Их было восемь. «Что ж, – подумал я, – кто станет, как покойнику, дарить четное число?». Потом уже спросил у Разина, любовника. Тот девять подарил, как полагается. А одну хризантему нашли, когда крышу обследовали тщательно. Словно горный цветок эдельвейс она лежала на снегу, припорошенная, в загибе козырька. Этот Ромин от своей покойницы заразился тягой к театральным эффектам. Когда настала смерть, он и цветок, теперь лишний, забрал насовсем. Наверное, выпал, когда Максим Петрович вершину крыши покорял. Доклад о Гусевой был с мельчайшими подробностями. А о Максиме было мало что сказать.
– А самого его убил, почти на сто процентов, сотрудник фирмы «Макгор», которому Ромин дороги наверх не давал. Там много побуждений. И на машине след удара. Эксперты говорят, что явно кого-то сбили на огромной скорости. И отпечатков пальцев этого Немченко полно. Но это его «Субару». А в сервис пригонял какой-то неизвестный. И следов не оставил. Зима, конечно. Но зачем он вел в перчатках? Немченко и фирму ограбил. Сейчас в Лондоне. Надо просить выдачи. Поводов предостаточно.
Решили оформлять запрос. И Гущин вздохнул с облегченьем.
Москва неожиданно, за день, совсем изменила лицо. Какие-то ветры надули тепло. С утра начавшийся снегопад, к вечеру таял на уровне крыш и дождем уничтожал сугробы. Огромные пробки душили столицу. Марья Егоровна курила у окна и наблюдала два встречных, застывших потока машин в размытом свете фонарей.
– Какой знакомый поворот погоды. Нарочно для меня – пора домой, в Санкт-Петербург. Моя Балтийская зима меня зовет обратно.
– Ты помнишь, мама Аня рассказала? Как я только научилась говорить, каждый вечер, просила: «Бабучка! Посиди околдо меня!». Давай хоть просто «околдо» побудем. Еще немного. А уж потом – все в разные концы.
– Да, милая моя Валюша. Я только с тобой вспоминаю, что Мария Егоровна лишь часть моего существа. И, когда ты говоришь мне: «бабушка», это важней всех вместе взятых ученых советов.
– Мама где-то задержалась. Я соберу на стол, и подождем ее с ужином.
– Да. Расскажи мне, как с «наследством предка» дела обстоят? Все Аннушка тебя преемницей считает?
– Я больше так сильно маме не подыгрываю. И, думаю, она давно спокойна. Ведь, если «дар» не проявился на все сто, то что ж поделаешь. Я, в юности, старалась «соответствовать». И забивала голову эротикой. А мама думала: «А он и впрямь мой дед. По нашей ветви дарования ниспосланы. Матрена только танцевать умела. И то – не хорошо».
– У Анны странности – расплата за достоинства. Она живет в своем особом мире. И научилась защищать его. И никто не разрушит ее смотровое окно в будущее. И дар осмысливать чужие мысли, как слышим мы слова при разговоре.
– Я это знаю, и Марина тоже. А ближе нас у нее никого нет. Но для себя я знаю, что никакой Распутин мне не нужен. Я – от тебя. От Лизы, от папы-звездочета. И я сегодня здесь свою осваиваю жизнь. Мама – чудо. И охранять ее – это часть моей жизни.
– Вот и у нас ученый совет происходит. Видно, это мой удел. И никуда никогда не надо спешить ехать. Потому, что спешить – некуда. Послушай внучка бабушки наказ. Кто-то мудрый все это придумал.
– Только хочется есть. Но мы дождемся маму.
Тоскливое ненастье, бедлам на автострадах – ничто не помешало Анне Вербиной успеть немало дел. Вдовин прислал ей машину. Они встретились в полдень, и пили, с беседами, чай.
А потом состоялось знакомство Вдовина с Олегом. И Анна видела, что все прошло успешно. Разин пришелся по душе Владиславу. Да и Анна разобралась вполне. И увидела, что юноша намного больше чем неплох. А Вдовин, так сказал: «Какой орел!». Ну, не ему, конечно. А Марине.
– Какие планы, молодые люди? Насколько понял – вы, Олег, похоже, пропускаете семестр?
– Семестр – конечно. Но, Владислав Анатольевич, можно откровенность? Я думаю, сейчас такой момент, чтобы не пропустить самого главного. Мне нужно подумать, и крепко.
– Я что-то тоже пропускаю, – Марина размышляла вслух. – Но это все не так уж важно. Папа, можно мы к Анне Андревне поедем? Там Лермонтов, Пушкин, и, главное, Анна Андревна. Глядишь, что умное и придет в голову.
– Если вас хозяйка пригласит.
– Вы построили замок в горах. Я там смотрительница и храню очаг. Марине незачем спрашивать. Мы ведь только и ждем, когда молодость наполнит жизнью стены.
– Только сначала со мной возвратимся. Я хочу на охоту, в тайгу, с твоим другом Олегом сходить. Ведь не охотились, наверное?
– Нет. И пойду с огромным наслажденьем. Правда, на меня тут хотели охоту повесить. Но неправда не состоялась.
А Анна что-то думала серьезно, и поспешила тревогу открыть.
– Мне очень не нравится, что Елена Гусева с Максимом Роминым лежит в одной ограде. Понятно, кто же будет колотиться? Но, может быть, мы можем что-то сделать? Я говорю от Тины и себя.
Вопрос повис в тишине, потому что все ушли в раздумья. Но Вдовин умел быстро выйти на решенье.
– И не будет. Я попрошу разобраться. Только где ее, бедняжку, будет лучше похоронить?
– Папа, давай на Ваганьковском. Там много людей искусства. И память о Елене пусть меж ними будет.
– Хорошо. Все будет сделано, а результат доложен.
– Ну, и, слава Богу. – Анна Вербина вздохнула с облегченьем. – А то убийца с жертвой рядом. Я, Влад, сегодня встречусь с Гущиным, он мне звонил вчера. И спрошу – пускай поможет с оформленьем документов.