Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
– Наверное. Подарок. Я не знаю.
В футляре Аллы обнаружилось колье – нить из камней глубокой спелой зелени, прозрачных, словно капельки росы. Оно так дополняло туалет, что, «надевать ли?», не было сомнений.
Под звуки музыки вершилось торжество. Большие дети получили статус взрослых. Им нравилась теперешняя роль. К Екатерине вдруг подъехал «англичанин»:
– It’s so nice to see a real diamond among amazing emeralds.
– Спасибо вам – сказала тихо Катя.
Денис Косулин, что учился в параллельном, возник, и как-то
– А ты, Бугаева, такая аттрактивная, не хочешь после вечера ко мне?
– С какого, расскажите мне, испуга? Мне есть с кем развлекаться, да и где.
А на рассвете, на великой Красной площади, за ними, подпевая, шел весь класс. Они – это Аркадий с Катериной. И пели с упоеньем, горячо:
«Уходим, уходим, уходим.Наступят времена почище».Как бы прогноз «Василию Блаженному».
– Прекрасная старинная работа, – за изумруды предложили много денег. Продать колье никто не собирался. «Наденет, когда замуж выходить», – прикинула мечтательная Вера.
Пока действительность заставила вздыхать.
Ведь Катерина сделалась другой. Не внешне, а внутри её души. ЕГЭ сдала, ей дали аттестат. Но в ВУЗ она идти не собиралась.
– Что происходит? Ты готовилась в ИНЯЗ.
– Ты знаешь, что-то вдруг во мне сместилось. И об учебе думать не могу. У Даниила на стене такая строчка: «Только мука – жизнь твоя, и желание твое – жирная снедь». Мой дядя Хармс не жаловал такое положенье. «Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым» – так пишет он о дяде Казимире. И я хочу раздвинуть всякий дым, и свежих струй воспринимать дыханье.
– Ты, думаю, совсем не то раздвинешь, и я тогда вконец сойду с ума. Хармс все на смерть Малевича писал. А ты застряла на пороге жизни и изуверски в гроб меня вгоняешь.
– Не знаю – что, но мне не до учебы. Мне хочется немного отдохнуть, а дальше – в путь, в зовущую дорогу.
– И будешь ты горбатиться, как я. Но у меня хоть музыка звучала.
– Нет, мамочка, горбатиться не стану.
Дни вывели на середину лета. Жизнь не внесла особых перемен. Но Катя думала, что знает метод действий.
«Я чётко знаю свой ориентир. Отталкиваться надо от противного. Все девочки «кудахтали» о вечере, как только начался последний год. Кто как оденется, искали туалеты. Лишь я тогда решила не ходить. И, что же мы внезапно наблюдали? Явилась Алла с целым гардеробом. И VIP колье – приманка для бандитов. Не рыпаться, а терпеливо ждать, судьба сама, что надо приготовит. Я не хочу «горбатиться» по жизни. Как говорится: “Aut Ceasar, aut nihil”. Скупые иностранные слова».
Катя любила «просто так, гулять», одевшись в скромные наряды от Версаче. Аркадий, бедный – недоумевал.
Она разглядывала разные машины. Не то, что узнавала в этом толк, а четко отдавала предпочтения. Без трепета смотрела на седаны, а если проносился мощный джип, окидывала восхищенным взглядом. “Porsche Cayenne” ей казался лучше всех.
«Не рыпаться» не значит не мечтать. Мечты её ничто не укрощало. Воображенье начинало рисовать, что вдруг приходит юный Марлон Брандо, и приглашает в спутницы навеки. «Тогда возьму у мамы телефон и позвоню в Израиль тете Алле. Она захочет быть подружкою невесты. Приедет, и на свадьбе будет петь».
В день встречи, нет, верней – в прощальный вечер, Алла припомнила наивный старый шлягер и предложила Кате разучить. Простейший текст, запомнить – один миг, а дальше шли упрямые повторы. Когда увидела, что Катя поняла, дала совет: «Не надо петь, как в фильме. А просто – широко раскрыв глаза. А чудный голос твой и Оксфордский английский дадут незабываемый эффект».
«Ну, мы еще, когда-нибудь споем», – так часто говорила себе Катя.
Она решила съездить в Парк культуры. День начинался с солнечного утра, Москва-река выплескивала свежесть, а Крымский мост заманивал в прогулку. На здании, как раз напротив парка, висел и зазывал людей анонс – ХУДОЖНИКИ «Бубнового валета».
Чуть ниже красовались имена. Один из первых – Казимир Малевич.
«Ну что, попался, дядя Казимир. Пойду и разберусь в твоих секретах».
В то утро Катин вид был очень прост. Полуспортивный пиджачок Dolce Gabbana прекрасно шел к отлично сшитым бриджам и к мокасинам от Manolo Blahnik. Она умела управляться с волосами, и светло рыжая копна на голове смотрелась лучшим детищем стилиста. На чуть блестящей белизне лица запечатлелись россыпью веснушки. Глаза слегка прищурились на мир и созерцали через призму поволоки.
Она, неторопливо медля шаг, шла мимо завлекающих полотен. Сто лет они вершили эпатаж, а в наши дни непросвещенный зритель мог воспринять их как архивный материал.
А видная изысканная девушка была, по сути, маленькая девочка. На выставках, как правило, скучала, но в этот раз совсем особый случай. Сегодня предстояла встреча с другом, который изобрел супрематизм.
И вот, она к Малевичу пришла. Он был представлен ну, куда как широко – крестьянской серией, и кубофутуризмом. Потом, конечно, шел супрематизм, достаточным количеством полотен. И был реалистический портрет.
«Да, дядя Казимир, ну, ты – нелепый» – подругу детства поразил автопортрет. Малевич, видимо, себя судил сурово. И в зеркало свирепо наблюдал. В красной рубашке, белый воротник.
И самый знаменитый – первый «Черный». Воистину – «икона» поколенья. От времени густая чернота пошла рисунками, сродни змеиной коже. Казалось – встретил Катю, как родной. «Красный братишка передал тебе привет», – Катюша пристально смотрела на икону.
– Я так и знал, что нынче встречу вас, – звук голоса адресовался ей, а голос был приятным баритоном. Она взглянула. Господин был и спокоен, и красив.