Кавалькада
Шрифт:
— Знаете, она же проститутка?
— Да.
— Она раздает мои психобиологические анкеты своим друзьям, затем собирает их и передает мне. Она мне очень помогает. С ее помощью я получил массу важных сведений.
— А что вы сказали мисс Тернер? О том, где можно найти мисс Мангейм?
— То же самое, что и полицейским. Скорее всего. Грета в баре «Топфкеллер» на Шверинштрассе. Она часто захаживает туда днем.
— Спасибо, доктор.
— А вы, — сказал он, — тоже сыщик-пинкертон, не так ли?
— Да.
— А вы бы не хотели заполнить анкету? Мне было бы очень любопытно получить ответы сыщика-пинкертона,
— Простите, доктор, мы тоже спешим. Может, как-нибудь в другой раз.
— Я слышал об этом баре, — сказал Пуци.
— Да?
Мы снова сидели в такси, направляясь по аллее Хофйегер на юг через Тиргартен.
— Да. Это пристанище лесбиянок, — мрачно заявил он. — Там их тьма тьмущая.
— Пуци, — сказал я, — мы с вами расследуем преступление. И не можем выбирать место, где нам удобнее задавать вопросы.
— Сначала этот грязный карлик, этот Гиршфельд, с его мерзкими причиндалами. — Он вздохнул. — Теперь лесбиянки.
— Хотите — подождите на улице. А я должен разыскать мисс Тернер.
— Нет-нет, Фил, — живо возразил он. — Мне и в голову не могло прийти пустить вас туда одного.
Я улыбнулся.
— Благодарю вас, Пуци.
До дома номер тринадцать на Шверинштрассе мы добрались только к четырем часам. Спустились по ступенькам и вошли в широкую деревянную дверь. Внутри бар «Топфкеллер» представлял собой большую комнату, обшитую резным деревом; стены но всей длине тут и там покрывали расписанные вручную фрески с изображением леса и сцен в джунглях. С высокого потолка свисало никак не меньше сотни бумажных журавликов длиной едва ли не метр каждый, с изящными крыльями, будто паривших в облаках табачного дыма. По-видимому, наступил час коктейлей.
Женщины сидели за большими складными столами, накрытыми скатертями, и за столиками поменьше, расставленными вдоль стен вокруг паркетного танцевального пятачка. Оркестр не играл, по две пары, женские, медленно танцевали, прижавшись щекой к щеке. Еще несколько пар, скорее всего туристы, рассматривали помещение с не меньшим вниманием, чем посетители — музей Института сексологии. Были там и мужчины — одни выглядели богатыми и неуемными, другие просто неуемными.
Мы с Пуци прошли к длинному бару с оцинкованной сверху стойкой. Два стула оказались свободными — между высокой женщиной справа и грузным мужчиной с широкой спиной, втиснутой в узкий коричневый пиджак, слева. Пуци опустился на стул рядом с мужчиной, напомнив мне немного циркового медведя, карабкающегося на одноколесный велосипед. Я сел на другой стул.
Высокая женщина повернулась ко мне и смерила меня взглядом. Ее карие глаза, глядевшие из-под короткой челки темных волос, были подернуты легкой поволокой. Брови были жирно обведены карандашом и походили на крутые арки, губы — накрашены помадой цвета артериальной крови. Она сказала что-то по-немецки.
— Простите, — сказал я, — по-немецки не говорю.
Вмешался Пуци.
— Вот видите, Фил, что творится в таких местах? Она садомазохистка. Проститутка. Интересуется, не желаете ли вы отведать ее плетки.
Я улыбнулся ей.
— Спасибо, — сказал я. — Но пива я желаю больше.
Пуци перевел.
Она отвернулась со скучающим видом и отпила глоток из своего стакана — что-то бледно-зеленое
— Так мы возьмем пива? — спросил Пуци. Идея насчет пива всегда была ему по душе.
— Да. И поговорим с барменшей.
Барменшей оказалась миловидная полная блондинка в голубом фартуке поверх черной шелковой блузки и черной хлопчатобумажной юбки. Губная помада белого цвета, глаза сильно подведены черной тушью. Пуци сообщил ей наш заказ, а я достал бумажник, вынул из него банкноту в двадцать долларов. Когда женщина принесла пиво и поставила кружки на стойку, я положил между ними двадцатку. Она взглянула на меня. Двадцать долларов были крупной суммой в Берлине — она вряд ли могла заработать больше даже за две недели.
Я обратился к Пуци:
— Спросите ее насчет мисс Тернер.
Когда он произнес имя Грета Мангейм, я заметил, что взгляд барменши переметнулся на грузного мужчину слева от Пуци.
— Nein, — сказала она и добавила еще что-то.
— Она говорит, — сообщил мне Пуци, — что не видала Грету Мангейм. Но всю первую половину дня она была занята — работала за стойкой. Возможно, эта самая Мангейм сидела за одним из столиков и разговаривала с мисс Тернер.
— Она знает, где живет Мангейм? — спросил я.
Пуци перевал вопрос.
— Nein, — сказала она.
— Окажите ей, пусть она порасспросит официанток, — попросил я Пуци.
Он перевел.
Барменша кивнула и потянулась к деньгам. Я прижал банкноту пальцем.
— Только после того, как у нас будет адрес Греты Мангейм, — объяснил я.
Пуци перевел. Она пожала плечами и направилась в дальний конец бара, где ждала официантка.
Пуци поднял кружку и протянул ее в мою сторону.
— Prosit. [30]
30
«Ваше здоровье!» (нем.)
Я поднял свою кружку и чокнулся с ним.
— Ваше здоровье, Пуци!
Мы выпили.
Грузный мужчина, сидевший слева от Пуци, встал. Если он уйдет, я пойду за ним. Мне хотелось выяснить, почему барменша так на него посмотрела, когда я произнес имя Греты Мангейм.
Но он не ушел, а, обойдя Пуци, подошел ко мне. Тут я сообразил, что был прав, назвав его грузным, но ошибся, приняв за мужчину. Это была женщина. Широкая в плечах и с мускулистым торсом, распиравшим синюю хлопчатобумажную рубашку. На ней были широкие и чересчур длинные черные штаны, собиравшиеся в складки поверх тяжелых кожаных рабочих ботинок. Короткие жирные, немытые светлые волосы слева расчесаны на пробор. Никакой косметики. Тонкие поджатые губы, над ними курносый нос. В углу рта повисла дымящаяся сигарета, и ее маленькие серые глазки щурились от дыма.
Я повернулся на стуле лицом к ней. Пуци еще ее не заметил. Он наслаждался пивом, с удовольствием вглядываясь в кружку, которая уже почти опустела.
Мужеподобная женщина остановилась в нескольких десятках сантиметров, сунула руки в карманы куртки и что-то сказала. Пуци удивленно оглянулся.
Она повторила то же самое. Ее правая рука в кармане шевелилась, будто лаская любимую игрушку. Пуци повернулся ко мне.
— Видите, Фил?
Не сводя глаз с женщины, я спросил:
— Что она сказала?