Кавказ

Гордин Яков Аркадьевич

6 января 1820 года, после очередного рейда на Акушу, Алексей Петрович писал Денису Давыдову:

“Любезный брат Денис!

Как житель Азии, неловкий и одичавший, из мрачного Дагестана нашел время писать к тебе, пирующему между друзей, среди шумных веселостей контрактов (съезда командиров частей и соединений главным образом для решения хозяйственных проблем. Знаменитые киевские контракты, которые члены тайных обществ использовали для координации своих планов. – Я. Г.). Но, любя тебя, забыл неприличие времени… Мне остается прибавить, что я приятное лицо мое омрачил густыми усами; ибо не пленяя именем, не бесполезно страшить наружностию. Здесь всякое безобразие у места… Я многих, по необходимости, придерживаюсь

азиятских обычаев, и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердечием. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский (Александр Николаевич Раевский, сын знаменитого генерала и родственник Ермолова, полковник в отставке, сопровождавший Алексея Петровича в этой экспедиции. – Я. Г.) слово канны (кровная месть. – Я. Г.), значащее взаимную нежность. Они здесь освящены законом, утверждены временем и приняты чистейшею нравственностию. Я думаю ехать нынешнею зиму в Петербург и приготовляюсь на оныя. Не обвините меня, если я появлюсь в панцире. Тут плохо будет со мною разделываться… Еще скажу тебе, что половину каждого года, иногда и более, проживаю в лагере, шатаюсь по горам, неприятели повсюду, измены рождаются новые на каждом шагу, спокойствия нет, трудов много, славы никакой ‹…›.

P. S. Посылаю тебе приказ мой в войска. По сему предмету хвастать нечем, в старину все выболтано, но хочу, чтобы видел ты, что не многие cмели называть солдат товарищами, и еще менее печатать то, когда прочитываемо оно бывает”.

И вот тут речь о римских легионах – полках Кавказского корпуса…

Последний пассаж – прямой намек на инцидент в Париже, когда в манифесте от имени императора, написанном Ермоловым, он назвал солдат товарищами, а Александр это обращение запретил. На Кавказе он обращался к своим солдатам преимущественно именно так.

Одной из постоянных забот Алексея Петровича после возвращения из Персии и решительного запрета на антиперсидские интриги было доказывать Петербургу свое миролюбие. Каждое свое сколько-нибудь значительное действие он скрепя сердце

тщательно обосновывал.

28 июня 1819 года в канун крупной операции, имевшей фундаментальное значение для его общего стратегического плана, Ермолов доносил начальнику Главного штаба генерал-адъютанту князю Волконскому: “Сего июня 22 числа прибыл я на Кавказскую Линию. По сделанному прежде распоряжению приказал я начальнику корпусного штаба генерал-майору Вельяминову войти с отрядом войск в земли Андреевских владельцев и расположиться у селения Андреевского, коего жители прежде чрез депутатов просили о защите их войсками, и потом, внушениями даге-

станских народов, поколебались в верности. Теперь мерами кроткими приводятся они в покорность”.

Аул Эндери (Андреевское), населенный кумыками, по своей многолюдности и зажиточности, равно как и по расположению, открывавшему путь в глубь Дагестана, играл в планах Ермолова чрезвычайно важную роль. Базируясь на Эндери, получая от его жителей продовольствие, можно было свободно оперировать на большом пространстве.

Громить селение не имело никакого смысла. Для того чтобы закрепить за собой эту стратегическую позицию, Алексей Петрович решил воздвигнуть над селением большую крепость, батареи которой должны были господствовать над окружающей местностью и над селением в том числе.

Крепость решено было назвать – Внезапная. Она должна была, помимо сказанного, отсечь земли кумыков от Чечни.

Строительство Внезапной было подготовкой к большому походу в Дагестан. И Ермолов в рапорте Волконскому обосновал необходимость этого похода, объединив две наиболее болезненные для него проблемы – происки Аббас-Мирзы и возможные измены ханов.

“В Грузии оставался я наблюдать, до какой степени могут успевать происки Шахского сына, Аббас-Мирзы, старающегося возмутить

пограничные наши Татарские области. В одной из них, называющейся Шамшадэльскою дистанциею, обнаруживаются некоторые беспокойства, но думаю, кончатся побегом нескольких семейств и важных следствий никаких не будет. Успел я вовремя схватить начальника сей дистанции и отправить его в Россию.

Генерал-лейтенант Мустафа, Хан Ширванский, явные делает измены, сношения его с Аббас-Мирзою беспрерывны, и сей последний чрез него пересылает деньги к изменнику, Аварскому Хану, для возбуждения народов Дагестана.

Они собираются в больших силах сделать нападение на Кубинскую провинцию. Там войск чрезвычайно мало, но не ожидаю ничего важного, разве возмутится самая провинция, где неприятели по единоверию сильную имеют партию.

Впрочем, в жаркое время, не думаю, чтобы горцы решились на какое предприятие, и войска наши, расположенные у селения Андреевского, слишком близки к собственным землям их, чтобы осмелились они удалить все свои силы и идти на Кубу, а с силами малыми ничего не сделают. Но терпеть может владение верного нам Хана Кюринского, против которого озлоблены они за его к нам преданность.

Жалею, что войска, назначенные на укомплектование, прибудут поздно по затруднениям, которые встретил я в приуготовлении для них продовольствия. Я мог бы вскоре рассеять замыслы бунтующего Дагестана и устыдить коварного Аббас-Мирзу в гнусных его происках.

Недавно весьма, под конвоем 200 человек конницы, препроводил он деньги к Хану Ширванскому, который с чиновниками своими отправил их в Дагестан.

Невежество Аббас-Мирзы представляет ему народы Дагестана столько же страшными для России, сколько могут быть таковыми авганцы для Персии, и, с первыми в связи, думает он положить твердую ограду своим пределам со стороны нашей”.

Строительство крепости Ермолов тоже обосновал в очередном рапорте Волкон-

скому. Но докладывая в Петербург о своих оперативных планах, касающихся чеченцев ли, дагестанцев ли, он пользовался, как видим, каждым случаем, чтобы подготовить высшую власть к своим радикальным действиям против ханств, равно как и напоминая о персидской опасности.

1 июля он доносил начальнику Главного штаба, понимая, что его рапорт попадет в руки императора: “К отряду войск, расположенному при селении Андреевском, прибыл я 1 числа июля, и жителей оного, мгновенно возмущенных, нашел покойными; пребывание наше в сем месте наводит страх горским народам, ибо здесь были их все связи, главнейший и почти единственный торг их”.

Контроль над Эндери, стало быть, был важным звеном в организации блокады дагестанских мятежников. При этом Ермолов доводит до сведения Петербурга и гуманный аспект пресечения торговых связей горцев, осуществлявшихся через Эндери.

“Недавно еще строгим настоянием моим и усердием определенного здесь старшего владельца прекращен торг невольниками, которые свозились из гор и дорогою весьма ценою продавались в Константинополь. Большая часть таковых были жители Грузии, похищаемые лезгинами, и немало было солдат наших”.

Пресечение работорговли было делом святым. Но любопытно, как сочетались в поведении Алексея Петровича ясное представление о нравственных запретах, делавшее работорговлю отвратительным преступлением, и способы, которыми он старался это преступление наказать и пресечь.

Денис Давыдов – бесспорно со слов самого Ермолова, ибо Алексей Петрович нигде этот эпизод не зафиксировал и уж в Петербург о нем не докладывал, – свидетельствовал: “Захватив однажды большое количество пленных чеченцев, Ермолов выдал лучших пленниц замуж за имеретян, а прочих продал в горы по рублю серебром. Это навело такой ужас на чеченцев и прочих горцев, что они с того времени лишь изредка выхватывали наших в плен, и то не иначе как поодиночке”.