Кавказская слава
Шрифт:
— Я опасаюсь, что в замужестве вы вдруг почувствуете себя много умнее. Хотя бы собственного супруга.
— Но это нелепо!
— Это прежде всего опасно. Князь вряд ли много бывал в театрах, и сомневаюсь, чтобы он читал что-то кроме устава кавалерийской службы. Он не умеет танцевать вовсе, дурно говорит по-французски, громогласен и порою довольно груб. Зато он бьет ласточек на лету из кавалерийского пистолета, одним ударом сабли может разрубить человека надвое и никогда не ошибается в выборе места и момента атаки.
— Зачем вы говорите мне это, Новицкий?!
— Затем, чтобы вы поняли, с каким человеком сводит вас ныне судьба. Прежде всего он солдат.
— Я это знаю.
— Так не забывайте же в ближайшие годы. Но я чувствую, что начинаю вас утомлять. Не пора ли мне восвояси?
Сергей выглянул из окошка и убедился, что карета только что снова повернула на Мойку.
— Отлично! Еще пара минут, и я возвращаюсь в гостиницу.
Муханова снова взяла его руку:
— Вы же не рассердились, Новицкий? Мы остаемся друзьями? Мы будем видеться далее там, в непонятном и страшном месте?
— Всенепременно, — не слишком искренне ответил Сергей. — При малейшей возможности.
— Вы будете изыскивать их сами или положитесь на меня?
— Я привык полагаться на свои силы, порой на случай. Полагаться на женщин…
— Вам пришлось, когда вы искали ходы к Ермолову.
Карета уже остановилась, Новицкий выскочил на мостовую и собирался откланяться. Но услышав последние слова Мухановой, он задержался:
— Прошу прощения. Я держался чересчур самонадеянно.
— Прощаю охотно. Чувствую, что и сама выглядела нелучшим образом. Трудно оставаться естественной и разумной в такие минуты.
— Нет-нет! Женщина только тогда и бывает собой, когда говорит о собственных чувствах.
— Вы думаете, мы настолько эгоистичны?
— Женщины — лучшая часть человечества, а, следовательно, все человеческие качества присущи им в лучшей мере.
Софья Александровна расхохоталась:
— Я надеюсь, я очень надеюсь, что и тамнам достанет времени и желания пикироваться с подобным же удовольствием.
Новицкий молча поклонился и притворил дверцу. Кучер свистнул, хлопнул легко вожжами. Карета покатилась и свернула налево, по Певческому мосту к Зимнему. Сергей помахал вслед рукой, уверенный, впрочем, что его уже не видят, и направился к входу в трактир.
«Женщины! — усмехался он, подымаясь по лестнице. — Они бы собрали всех встреченных ими мужчин и держали кого в прихожей, кого в гостиной, а кого, на всякий случай, и при двери в спальную…» Он уверял себя, что держался достойно и ловко вышел из сложного и неприятного положения, но при последней мысли у него заныло в левом боку. Привычным движением он сунул ладонь под борт венгерки и потер, но не шрам, оставленный французской картечиной, а чуть выше, где реберные кости надежно, казалось ему, сковали все его чувства…
Часть третья
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Два человека вышли из сакли и направились в угол двора. Первый подошел к сараю, толкнул вверх короткий брусок, запиравший створку, и потянул за деревянное же кольцо. Дверь скрипнула и повернулась на колышках.
— Хамзат! — позвал вошедший.
Наверху зашуршало, доски потолка раздвинулись, и вниз спрыгнул еще один мужчина, одетый так же, как и пришельцы. У него тоже поверх бешмета на поясе, плотно охватывавшем узкую талию, висел кинжал.
— Где он? — спросил второй.
Хамзат, чуть прихрамывая, зашел в первый отсек, отогнал в угол заревевшего осла и разбросал грязную солому, закрывавшую каменный пол. Обнажились несколько плотно сбитых досок, закрывавших, очевидно, довольно глубокий провал. В настиле проделано было отверстие, достаточное, чтобы прошло сквозь него ведро.
— Открой!
Слуга разбросал доски, и все трое отшатнулись с омерзением: такой смрад поднялся из ямы, что ощущался даже поверх запахов скота: осла, коровы, быка, двух лошадей, населявших сарай.
— Поднимайте!
Хамзат и первый пришелец принялись за работу, второй, хозяин дома, стал в отдалении.
Мужчины сбросили веревки, Хамзат, обвязав лицо тряпкой, спустился вниз, через несколько минут поднялся, и вдвоем они, не особенно тужась, вытянули наверх фигуру, в которой с некоторым усилием можно было узнать человека.
Нечесаные волосы падали до плеч, закрывая спереди и лоб, и глаза; худые руки висели свободно вдоль тела, едва закрытого обветшавшей одеждой, бывшей когда-то офицерским мундиром. Пленник попробовал что-то вымолвить, но смог издать лишь клокотание, подобное птичьему.
— Выводите! — приказал хозяин и сам поспешил к выходу.
На воздухе пленному сделалось плохо, он ослабел и упал бы, не поддержи его сзади Хамзат. Впрочем, и он, привыкший к любому запаху, воротил лицо и старался дышать в сторону. Второй же слуга, видно, с удовольствием разрубил бы нечистое существо на несколько частей и сбросил в пропасть, открывавшуюся сразу же за каменным забором, ограничившим двор.
— Сбейте с него железо, оботрите травой и посадите в седло. Нас уже ждут.
Минут через двадцать небольшая партия в полтора десятка конных стала небыстро спускаться под гору. Русский ехал в конце ее, привязанный к лошади. Глаза его были завязаны, и двое наездников охраняли его с боков.
Постепенно к офицеру стало возвращаться сознание. Он слышал, как ступают копыта по твердой земле, чувствовал, как сгибаются ветки, уступая его плечу, ощущал ветер, время от времени освежавший горящую кожу. Только ехавшие рядом молчали.
— Куда? — спросил русский; за месяцы плена он выучил несколько слов на языке хозяев.