Кавказушка
Шрифт:
– Селецкий?
– Ну… Который командовал строем… Не знаю, чем я не попала ему в честь. Но он немножко холодновато смотрел на меня.
– Хорошо, что немножко! – сказал Вано. – На его месте… У тебя ж во лбу, вижу, не сияет, что ты мать солдата, а не лазутчица.
– Лазутчицам только и осталось пробираться к врагу с чемоданищами наперевеску!
– Пожалуй, его насторожило то, что ты вломилась с немецкой стороны.
– Это ка-ак? – не поняла Жения.
– Я вот тоже только сейчас начинаю туго соображать… Дорога на Геленджик под немцем. Всю неделю бои. Мы раненых не решаемся отправить в Геленджик, в тыловой госпиталь. Даже трупы свои не можем собрать. Вот только сегодня
– Не знаю… Нигде я не проскакивала… Я просто шла. Я не видела ни одного немца. Может, они тоже хоть немножко люди. Не посмели стрелять в мать.
И мать, и сын разом обернулись на гулкий топот сапог.
К ним бежал солдат с забинтованным горлом.
Мать с сыном остановились.
– Эй! Милай Генацвалик! [12] – просяще позвал солдат, простирая руки к Вано.
У Вано было ласковое прозвище Генацвалик. Прозвище Вано нравилось. Знакомые всегда звали его Генацваликом.
12
Генацвалик – от слова генацвале. Генацвале – непереводимое слово, выражающее ласку. Дословно: да заменю я тебя в несчастье, в беде.
– Слушай, Генацвалик! – хрипло продолжал солдат, подойдя. – Вот такая петрушка… Я от Морозова. Морозов сказал: приказать не могу – мамаша приехала! – а попросить от его имени разрешил… Такая, значит, петрушенция… Не тебе докладать… Знаешь… Кухню разнесло… Народу нашего уцелело раз, два и закрывай счёт. А кормить вас, бомбистов, надо? А кто готовить будет? На аркане ж на кухонные должностя никакого холерца не затянешь! Всем дай-подай стрелять. Дай бить немчуру. А разве я не хочу? У меня поболе кого прав бить! – вполголоса твёрдо сказал солдат, показывая на завязанное горло.
– Нэ агитируй, Заваров! На кухни я нэ иду, чемо карго мегобаро! [13] – чужевато бормотнул Вано.
– О! Ляпанул. Ни в какую гору не складёшь! Вот так все! Не хочешь – не иди. Но… Я тоже человек мало-маленький… Время обедать – у меня нетути обеда… А однех ранетых эскоко? Да что… Тебе печали… ни мой Бог… Два чумадана нескоро в себя впихнёшь. У тебя припасу до горла. Вдохват!
– Скажи, чито канкретни нада? – хмурится Вано.
– Капелюшку! – ликующе вскрикивает Заваров, довольный. – Раскомандировка такая… Всего на два-три часика… Притарань на лошадях пять бочек воды. А то как же готовить без воды?
13
Чемо карго мегобаро! – мой милый друг!
– Будэт вада, – соглашается Вано и переносит чемоданы в тень от палатки.
– Вы уж, мамаша, – повинно заглядывает Заваров Жении в глаза, – сильно на меня не пообижайтесь. Нужда… Беда мир качает… Не бойтесь, это доточно… Не на век скраду я у Вас Вашего Ванюшку…
Передал Вано матери разговор с Заваровым. Приобнял её за плечи.
– Мама, не серчай. Мне надо отлучиться ненадолго.
– Какое серчанье! – отвечает мать и себе жмётся в тень от палатки, в прохладу.
7
Палатка, в тени от которой на воле дожидалась Жения возвращения сына, оказалась операционной.
Жения приникла к щёлке, может, от пули, и видит: двое в халатах, пожилой мужчина и девчушка, хлопочут над раненым. А раненый ох и долгий столбушка – на двух содвинутых операционных столах еле уместился.
– Водки
– Да было дело… Бабьи слёзки, крепляк… Не то что уважаю, но под момент не брезгую… Водочкой балуюсь… На спор могу за раз один принять на грудь целый бомбер… [14] Наш Генацвалик боевую не пьёт свою стограммушку-погремушку… Как дают, я в очередь за ним. Ему нальют, а я оприходую его стограмидзе… А так… До офицерского троеборья [15] сейчас не добежишь…
14
Бомбер – один литр водки.
15
Офицерское троеборье – распитие спиртного напитка, состоящего из пива, вина и водки.
– Кто много пил, того наркоз плохо берёт, – жалуется девушка.
– Дак эт его дорогая печаль! – оживляется Царенко. – А мы вашему наркозу не обучены кланяться.
Девушка начинает давать наркоз.
Обычно на счёте десять-двадцать больной засыпает.
–… шестнадцать, семнадцать… – бормочет Царенко. – Восемнадцать, девятнадцать, два-а… два-а… а-а-а…
Протяжное, унылое а-а-а льётся, растекается по всей палатке.
Заело. Забуксовал Царенко. Как ни силится, не может выехать на двадцать и уже не пытается, сражённо пялясь на девчушку. Сронив головку на грудь, она заснула, тихонько, жалобно, с подвывом всхрапывая.
– Что ж вы хотите, – говорит изумлённому Царенке мужчина в халате, говорит, съезжая почти на шёпот, стараясь не разбудить девчонишку. – Пускай какую минутоньку заспит. Трое ж суток не ложилась. Всё шёл приём и обработка раненых. Как только и носят бедняжку ноги… Сама от этого наркоза первая и подалась в Сонькино. А у вас, гляжу, сна ни в одном глазу?
– Ни в одном, – прошептал и раненый.
– Нинушка-а, – ласково позвал мужчина в халате.
Нина пролупила глаза. Зарделась.
– Извините, Василий Иванович. Я, кажется…
Василий Иванович утвердительно покачал головой:
– Не кажется, а точно… Не спите. А то раненый убежит со стола.
– Глаза так и сплющиваются… В секунду как провалилась, – выговаривает себе Нина и снова подступается с наркозом.
Наконец Царенко засыпает.
Василий Иванович Кручинин, ведущий хирург, принимается вылавливать осколки из бедра. Да раненько.
Царенко очнулся, так дерганул ногой, хотя и был привязан, – столы под ним заходили ходуном.
– Вы что выкамариваете, коновалюки? По живому полосуете!.. А!.. Режьте, а штоб тя язвило, да быстрей лечите. Не собираюсь я у вас отлёживаться… Позавчера письмо явилось… Мать в Германию угнали… Мне есть за кого бежмя бежать в бой…
После операции Василий Иванович сказал Царенке:
– Смотри, резвач, какой ты разогромный, плотный – что поставь, что положи! – и как вёл себя. А она, – показал на Нину, – сухонькая, дробненькая, в меру не вошла, совсем пацанушка, а кровь-то тебе свою отдала она! И ты не первый, кому она отдаёт свою кровушку. Она каждые пятнадцать дней отдаёт по четверти литра. Сдала и никакого отдыха. После Победы отдохнём! И, между прочим, с перебитыми ногами лежала в своём же госпитале, на излечении сама была, а кровушку отдавала. Кровушка не ранена… Уже… Шестнадцать уже кило отдала… Вынесла травинушка эта, выхватила из боя четыреста пятьдесят молодцов. И четыреста пятидесятый – ты! Волоком еле дотащила. На плечики экий подарочек не взвалить… А знаешь ли ты, что ещё с полгода назад…