Каюр

Грим

Такое в лазаретах и поныне не лечат. В качестве аксиологической коррекции пытаются использовать трипы, но это негласно. Но у лузера все равно навсегда остается панический страх перед жизнью, и еще более панический - перед смертью. Лузера легко распознать. По походке - как будто он все время чего-то боится, и шаг его шаток, не тверд, словно он в любое мгновенье готов скакнуть в сторону. По мечущимся зрачкам, или наоборот остановившимся, направленным внутрь себя, неимоверно напуганного тем, что открылось там. Что именно? О том лучше всех

знали лечащие врачи, если лузер или иной горький ходок соглашался на психическую аутопсию. Однако не так страшен черт, как чувство отчаяния. А это чувство не оставляло их никогда.

– Там - баня с пауками. Здесь - банка с пауками. Между баней и банкой невелик выбор. Какая разница, где муки мыкати?
– сказал Клим.

– Я баню бы выбрал, просторнее все-таки, - сказал челомут Ветрогон. Тот, что про чувственные запросы нам излагал.
– А ты, Очко?

– Я покойник - ты паук. Ты покойник - я паук, - меланхолично заметил лузер Стальное Очко. Речь его лениво лилась. Видимо, находился под химией.

Впереди появился просвет, и уже через пять минут лес кончился. Перед нами открылось пространство, чуть поросшее молодым ковылем. Слева медно блестело озеро с соленой водой. Когда-то рядом стояла грязелечебница. Теперь берег от нее отодвинулся едва ли не на километр, порос, словно коркой, жесткой красноватой травой, а от здания осталась только часть кирпичной кладки, за которой, судя по маячкам, и укрылись преследуемые.

– Ну что, братья-монахи? Сдаваться или прощаться будем?
– сказал Каспар.
– Ваше напрасное сопротивление может быть истолковано как намеренное и противозаконное умерщвление своей плоти. И послужить достаточным основанием для вашего превращения в чмо.
– Он несколько вольно интерпретировал стандартный полицейский шаблон.

– Ну что такое война, когда смерть не имеет значения?
– сказал Клим.
– Мертвым не больно. Немного щекотно и всё. Ты как, Очко, согласен на летальный исход?

– Исход так исход. Издох так издох, - сказал в своей манере Стальной.

– Наказание имеет значение, - возразил Каспар.
– Превратят тебя в нечто еще более чмошное, чем ты есть. Накинут воспитательный срок. Добавят мучений - как физических, так и моральных.

– Вот серпом так серпом. Вот сюрприз так сюрприз. А то мы не знаем, что нам полагается, раз виноватые, - сказал Ветрогон.

– Однако, пора, - сказал Каспар.
– Торопецкий!

– Я, - отозвался я.

– Огонь...

Я выпустил по руинам очередь.

– Пули выпущены. Коэффициент летальности равен нулю, - констатировал Клим.
– Знаешь, чего он хочет, Ветрогон?
– сказал он, явно адресуясь к соратнику, а неявно - к майору Моравскому.
– Поменять взаимоотношения между жизнью и мной. Типа, были клиент и шлюха, а стал муж и жена.

– Сдается, все проще, - сказал Ветрогон.
– За живых ему премиал полагается. А за мертвых - сухая благодарность от старшего по званию. Да

и то если в своей банде обойдется без потерь.

– Думаешь, обойдется?
– спросил Клим.

– Думаешь, нет?
– отозвался Ветрогон.

– Да простится сим бесам, ибо не ведают, что творят, - сказал Вазелин.

– Ага, вижу, - сказал Клим.
– Все заняли боевую позицию. Позишн намба уан... Тот, что прячется справа, уже капрал. Слева - стрелок по нам. Как хоть звали-то вас, пацаны? Тот, что слева, будет у нас Иммортель. А ты, капрал, Незабудкой будь. Пора прервать ваш контракт с правительством. Отчетливо видишь их, брат Вазелин?

– Как царство небесное при конце времен.

– Мочи.

Пуля пробила облегченную амуницию, вошла в спину. Меня ударило о сосну, за которой прятался. Оружие выпало. Все внутри взорвалось огнем. Дыхание перехватило, потом зачастило в преагонии, и я отчетливо понял, что сию минуту умру.

– Во славу Господню заклали тельца, - все еще жили в наушнике голоса.

– Знатный трупец...

– И духман его воспарил, яко дым всесожжения. Что там над озером, братец Муму?

– Летят жмуравли...

– Добавлю еще одного к стае.

Сзади раздался второй выстрел.

02 ВЫХОД

Нежданка, как ей присуще, застала врасплох. Приходилось покидать обжитое тело. Я не был готов к большому космическому путешествию.

Я не сразу понял, что стреляли в спину. Значит, монах остался в тылу, просочившись меж нами, в то же время поддерживая развлекательный разговор.

Смерть - это боязнь перемен. И хотя, необратимых теперь нет, оставались сожаленья о теле, стойле души, да горькое чувство мошенничества, совершенного надо мной. Стрелял, должно быть, Василий "Вазелин" Савченко. Тело сползло по стволу сосны, легло у подножия.

Клочья дальнего и ближнего прошлого - побед, обид - циркулировали на периферии сознания, занятого восприятием боли. Эта боль была больше, чем Бог - жгучая, с примесью белого, пронзительная, словно фальцет. Мысли переплетались, путались, беспорядочно и противоречиво, теряя начало, не имея конца, пока их окончательно не смешала, а затем и вовсе смела преагональная паника. Дыхание стало прерывистым, то замирало, то открывалось вновь. Тело противилось - в судорогах и коротких вздохах - пытаясь приостановить смерть.

Боль утихла, но совсем не ушла. Предсмертный предметный мир застило, как будто его окутал туман. Мне вдруг представилось, что этот туман и был той самой первичной субстанцией, из которой я когда-то возник. От которой порывом ветра оторвало клочок. И этот мутный серый лоскут после некоторого сгущения и валянья в пыли уплотнился и стал мной.

Придут же такие фантазии в подходящий момент. Туман был сейчас такой промозглый, что мир от холода ходил ходуном - колыхался, во всяком случае. Но колыхание прекратилось, а холод нет, словно тело было обложено льдом для пущей сохранности.