Каюр
Шрифт:
Доктор Пантелеев, редко бывая на большой земле, имел не вполне верное представление о мире. Не такой уж он и бушующий. Тем не менее, я с удовольствием ощущал, как мерно плещется пульс, как трудится грудь, как приятно продолжить-начать жить в этом необжитом теле, ощущая поток времени, струящийся сквозь меня. Очень скоро пришел аппетит, а с ним и надобность в естественных отправлениях.
Не менее часто меня навещала Ирина Ивановна, доктор души. Тело - это телега, которая возит мозг, перефразировала она предыдущие докторские определения. Ее интересовали мушки в башке.
– Ну, как погулял, солдатик?
– Угу, - мычанием отвечал я.
Речи приходилось учиться заново. Тогда еще не было спецпрограмм, облегчающих эту задачу.
– Многие так находят. Всё это, милый солдат, смертный сон, - говорила она.
– Инсталляция твоей базовой копии прошла успешно. Твой неповторимый нейронный ансамбль узнан Метабазой, ты идентифицирован по фанку как Торопецкий. Уникальные особенности твоей личности сохранены, с чем поздравляю. Однако некоторая амнезия всегда присутствует. Либо битые байты в процессе трафика и инсталляции, либо ты сам себя немного забыл.
Я неодобрительно мычал.
– Гемодинамика в норме. Попробуем легкий нейроремонт. Взбодрим твой мозг со всеми рецепторами и эффекторами. Вернём тебе прежний, если не лучший дазайн.
Что такое этот дазайн я припомнить не смог. Употребление словечек из разных областей человеческое деятельности считалось необходимым - с тем, чтобы в процессе диалога стимулировать у пациента различные участки мозга.
Раньше восстановление личности проходило более мучительно. Переход бывает слишком резок, пациент надолго зависает в почти что шоковом состоянии. Ступор, всплески эмоций, повышенная агрессивность, перемежающаяся периодами полнейшей апатии, сопровождали возвращение пациента к жизни. Применение буферных программ для облегчения перехода оттуда сюда значительно облегчает адаптацию. Корректирующие программы вводятся непосредственно в мозг в качестве буфера, своего рода фильтра, сглаживающего всплески эмоций. Или наоборот взбадривающего угнетенную нейросистему.
– Ну и помни, - сказала она, завершая визит, - что имя Андрей - это стойкость и мужество. Солдат, сублимируя, может стать генералом. Чего и желаю.
Сокольничий кивал одобрительно: организм надежный.
А однажды выложил передо мной фотографии моего убитого тела. На месте боя, под сосенкой. В морге перед кремацией. Застывшие черты лица, пустые глаза, кровь и трупные пятна. Его даже не помыли, прежде чем отправить в печь.
– Это я вам для того, чтобы берегли тело, - сказал Сокольничий.
– Уважайте жизнь.
Я свою первую жизнь прожил в те времена, когда, по словам одного поэта, "Опричь природного обличья// Иного не было дано". Природа не считается с нашими эстетическими установками. Делает тело волосатым, откладывает вокруг талии жир впрок. Человек мог подкорректировать кое-что хирургически, мог посредством притираний и ухищрений приостановить увядание, попытаться довести его диетами и тренировками до воображаемого совершенства. Теперь, когда появилась возможность выбирать - самому моделировать прообраз себя будущего или положиться на профессионализм дизайнера - тело совершенно иначе говорит о внутреннем мире человека. О его вкусе и статусе, о его предпочтениях, о том, каким он видит себя со стороны. Выбор редко бывает случайным, обычно к нему подходят с придирчивостью. Заранее осмысливают и
Телопроизводители уверяют, что посредством регулярных оздоровлений и наночисток их продукция способна служить не одну сотню лет. В описываемое время они были еще более оптимистичны, утверждая, что биологические ресурсы тела при соответствующем уходе вообще неисчерпаемы, хотя самому старому экземпляру из их продукции тогда едва ли перевалило за три десятка лет. Теоретически же можно было пролонгироваться до бесконечности.
– Тебе надо работать памятью, мнемонически развивать мозг. Осознать себя как свое продолжение. Вороши прошлое, лови свою память с поличным, - говорила Ирина Ивановна.
Она время от времени инспектировала мою память: имена, события, даты, географическая привязка событий, дат. Я, к тому времени освоивший речевой аппарат, отвечал по возможности искренне. Интересно, в какой степени ей известна моя биография? Ведомо ль ей, что я один из старейших людей на земле?
– Что-то, к сожалению, невозвратимо, а что-то в пределах нормальных потерь. У меня тут лежит один, уверяет, что сбежал с луны. Личность зависла. Этого лунного лазаря мы перезагружать будем. Ну-с, кто у нас был президентом в две тысячи двадцать втором году?
– продолжала она проверять мою память на всхожесть.
– Продолжай вспоминать.
Бывали и некоторые расхождения с действительностью, субъективные искажения, амнезии источника. Но по мере того, как мы продвигались вглубь, вширь, их становилось все меньше. Ко всему прочему, инсталляции встряхивают память, припоминается то, что давно и прочно забыл. Ирина Ивановна побуждала мою ментальную активность до тех пор, пока не уверилась, что информационная смерть мне не грозит.
– Соломон считает, что мозг во многом по-прежнему остается для нас черным ящиком, - сказала как-то Ирина Ивановна.
– Я мыслю. Но я не знаю, как. Кажешься себе порой не совсем собою.
– Полагаете, что нас используют втемную?
– Вопрос не ко мне, - спохватилась она.
– Я лишь осуществляю реабилитацию. Сглаживаю родовую травму.
– И добавила минуту спустя.
– Ты мне кажешься чем-то большим, чем просто солдат. Сознание надо поместить в соответствующую среду, тогда от него толк будет. Не хотел бы поменять профессию?
– Стать генералом?
– напомнил я ее предыдущее пожелание.
– Жизнь продолжается. Надо себя использовать по максимуму, - сказала она.
Я приписан к лазарету Таинственный Остров. Этот госпиталь самого Господа располагался - и располагается до сих пор - на красивом острове и занимает территорию, равную нескольким городским кварталам. Да и представляет собой, в сущности, небольшой городок. Но тогда он еще строился. До ближайшего берега было километров пятьдесят. Между берегом и островом ходил паром.
В то время было отстроено только два корпуса. Это сейчас лазарет может обслуживать до десяти тысяч лазарей. А тогда вмещал единовременно не более двухсот человек. Где-то среди них находился и майор Моравский.