Казачий адмирал

Чернобровкин Александр Васильевич

Глава 9

Аслан-город турки и татары называют Ислам-Керменом. Кермен — крепость. Она находится на берегу реки Конские Воды или Конки, которая шириной метров сто и отделяет от татарского берега остров Тавань. Река впадает в Днепр чуть выше острова, поэтому ею называют и этот проток. Конка мелководна, летом ее переходят вброд. Длина острова километров пять, а ширина максимальная метров пятьсот. В этом месте самая удобная переправа в нижнем течении Днепра. Во-первых, всего в дне пути от Крыма; во-вторых, напротив острова русло его шириной всего метров триста пятьдесят-четыреста. Город окружен валом высотой метров пять, по верху которого стена высотой метра четыре из бревен и самана и с девятью прямоугольными башнями, одна на самом берегу Конки. Напротив города, в верхней части острова Тавань, находится деревянная широкая и низкая башня. На башне установлены орудия большого калибра, которые обслуживают наемники-христиане. Татары с презрением относятся к огнестрельному оружию. Это, в конечном итоге, и погубит их. На правом берегу Днепра, напротив нижней оконечности острова,

находилась деревня Кизы, огражденная земляным валом высотой метра три. Тех, кто переправлялся с татарского берега сначала на остров Тамань, а потом на правый берег Днепра, течение сносило как раз к этой деревне. С правого берега стартовали напротив башни на острове и прибивались к нижней его оконечности. На более узкой и мелкой Конке течение было слабее, поэтому переправлялись через нее в любом месте. Это касалось только тех, кто пересекал реку самосплавом, не хотел платить перевозчикам — владельцам плавсредств разного размера, от двухвесельной плоскодонки до баркасов-паромов, способных взять на борт арбу, запряженную парой волов. Сейчас на реке была всего одна четырехвесельная лодка с двумя гребцами, которая перевозила с Тавани в Кизы мужчину, женщину и стоявшего в носовой части барана с шерстью редкого светло-коричневого цвета. Баран смотрел прямо по курсу, неотрывно, так сказать, взглядом бывалого лоцмана. Полдень, солнце припекает почти по-летнему, поэтому без острой нужды из дома не хочется выходить. Ни на крепостных стенах города, ни на деревянной башне ни одной живой души, даже часовых не видно. Нет людей и на длинной деревянной пристани у деревни, к которой ошвартовано с десяток лодок и паромов разного размера, причем почти все, в несколько рядов, у верхней ее части. На острове Тавань деревянная пристань намного короче и расположена возле башни.

Мы неспешно следуем на веслах вверх по течению, придерживаясь середины реки. Казаки рассказали мне, что к ним частенько приплывают купцы-христиане, подданные турецкого султана. По большей части из Аккерманна (будущего Белгород-Днестровского). Привозят соль, вино, оливковое масло, ткани и даже оружие и порох. У казаков покупают в первую очередь трофеи, а догружают судно вяленой и соленой рыбой, шкурами, шерстью и зерном, если урожай хороший. Вот мы и изображаем подданных султана, ведущих бизнес с казаками. Надеюсь, что так подумают наемники, которые несут службу в башне. Если же они окажутся наблюдательными, придется нам грести в обратную сторону и намного быстрее. Я, сидя в кресле на корме под навесом, играю роль купца и судовладельца. На голове у меня парадная белая чалма Мусада Арнаутриомами, на которой спереди приколото позолоченной застежкой в виде жука-скарабея длинное и узкое, полосатое, желто-черное перо, выдернутое, наверное, из хвоста цапли. Одет в яркую красную рубаху грека, в которой поместится еще один человек такого же сложения, как я. Его шаровары напяливать не стал, потому что слишком уж широкие, запутаюсь, если придется двигаться быстро. Надел свои штаны. Думаю, с берега не заметят такое грубое нарушение национального костюма. На палубе рядом с креслом лежат по левую руку лук и колчан со стрелами, а по правую — винтовка и пистолеты. Позади меня стоит на руле Петро Подкова. Он тоже облачен под турка. Возле его грязных босых ног лежит увесистая дубина длиной метра два. Он ее сам изготовил вчера. Целый день возился, словно нужна будет всю жизнь. На палубе у полуюта возле фальшборта сидят пятеро казаков. Пять мушкетов лежат пока на палубе. Еще два человека с дымящимися фитилями прячутся на баке возле заряженных картечью фальконетов. Остальные казаки гребут, прислонив к банкам ятаганы, кому хватило, или длинные жерди, заточенные с одного конца. С таким оружием долго мы не продержимся, но и умрем не зазря. Женщины и дети сидят в трюме, хотя и среди них были желающие поучаствовать в сражении. В эту эпоху мальчиков с малых лет учат владеть оружием, и женщины часто сражаются плечом к плечу с мужчинами.

На высоком правом берегу остались следы от паводка, по которым заметно, что уровень воды снизился на полметра, если не больше. Вода мутная, желтоватая. Глубины здесь небольшие, поэтому течет быстро. Тартана движется со скоростью узла полтора, хотя складывается впечатление, что стоим на месте, несмотря на все усилия гребцов. Они налегают на весла уже четвертый час без перерывов. Полчаса назад мальчик сунул каждому в рот кусок хлеба, смоченного в воде. Вина у нас нет. Минут через пять рубахи у всех гребцов на груди и спине стали еще мокрее от пота. Время от времени то один, то другой быстрым движением руки смахивает капли пота с лица, угрюмого, застывшего. Подозреваю, что казаки уже не рады, что согласились подчиняться мне, исполнять мой план.

Во рту у меня пересохло. Беру со столика чашку из зеленого стекла, наполненную водой, теплой и с привкусом глины, делаю пару глотков. Вода кажется не мокрой, еще больше пить хочется.

— Не прижимайся к правому берегу, — тихо говорю я рулевому, не поворачиваясь к нему.

Петро Подкова инстинктивно пытается провести тартану подальше от башни с пушками. На такой дистанции разница в полсотни метров не имеет значения. Наоборот, картечь разлетится шире и обязательно зацепит нас.

— Да, боярин, — еле слышно произносит рулевой.

Ниже башни на берег реки, к переправе, выехала дюжина всадников-татар, у которых было по две-три запасные лошади, причем каждая следующая привязана к хвосту предыдущей. На запасных лошадей будут грузить добычу, а к хвосту замыкающей привяжут пленных. Судя по отсутствию железных доспехов и количеству лошадей, направляется за добычей крымская беднота. У богатых налетчиков по пять-семь, а то и по десятку запасных лошадей. Эти одеты в суконные шапки малахаи с лисьей или волчьей

опушкой, прошитые ватные халаты или суконные кафтаны, шаровары и низкие сапоги. К седлу приторочена дубленка или бурка, которые ночью служат одновременно и матрацем, и одеялом, причем дубленку, в зависимости от погоды, кладут кожей или шерстью вниз, во время дождя — навесом, а в бою бурка — еще и дополнительный доспех, потому что стрела и даже пуля не пробивают свободно висящий войлок. Оружие — турецкий средний лук со стрелами и средне загнутая сабля, которую называют клихом, с длинной, заточенной елманью, прямым перекрестьем и роговой рукояткой с навершием в виде птичьей головы. У некоторых есть щиты из воловьей кожи, натянутой на ивовый каркас, и у всех вместо шпор плетка, которую впоследствии станут называть нагайкой, хотя правильнее было бы называть татаркой. Как мне рассказали казаки, припасов в налет кочевники берут минимум: просо и сухой творог, точно такой же, как был у монголов четыре века назад. Лошадей откармливают месяц до похода, а потом переводят на подножный корм. Ночью запасных лошадей, спутав передние ноги, отпускают пастись, а верхового коня держат на длинном поводу, чтобы в случае тревоги сразу вскочить на него. Если конь захромает, его режут и съедают, причем часть мяса отбивают под седлом, как это делают кочевники испокон веку. Остановившись на берегу реки, татары начали снимать с замыкающих запасных лошадей кожаные мешки, набитые сеном, и привязывать их к седлам верховых так, чтобы буксировались метрах в трех позади. Кони поплывут сами и заодно потащат мешок, за который судорожно вцепится кочевник, не умеющий плавать. Обратно, если поход удастся, будут переправляться на пароме. В воду зашли, не раздеваясь и не разуваясь. Заодно и постираются. Они проплыли метрах в пятидесяти у нас по корме. Лица у всех напряженные, застывшие. Уверен, что от страха тартану, может, и заметили, а вот меня — вряд ли. Так что тревогу не поднимут.

Впрочем, караульных на башне с пушками все равно нет. В жерла пушек вставлены деревянные пробки. Чтобы зарядить пушку и выстрелить потребуется немало времени. Я пока не знаю, насколько расторопны нынешние пушкари, но опыт мне подсказывает, что мы успеем удалиться если не на безопасное расстояние, то на такое, где картечь будет не страшна, а ядром трудно попасть в судно, повернутое к тебе кормой. Видимо, не ожидают от казаков такой наглости.

У пристани стояла плоскодонка двухвесельная, из которой пожилой мужчина, одетый только в черные, подвернутые до коленей шаровары, вычерпывал воду деревянным ковшиком. Приостановив это увлекательное занятие, мужчина выпрямился и уставился на нас. Выражение лица было такое, будто никак не мог вспомнить, где и когда видел нас раньше. Так и не вспомнив, дождался, когда мы пройдем мимо, и вернулся к своему занятию.

Гребцы с левого борта видели, что мы миновали башню. Они сообщили это гребцам с правого и начали обмениваться веселыми репликами. Решили, что самое страшное уже позади.

Я счел их радость преждевременной, поэтому приказал мальчишке, который обслуживал гребцов:

— Дай им еще по куску хлеба.

Я уж было вздохнул облегченно, когда услышал крики на турецком языке. Со стороны Аслан-города к нам летела шестивесельная лодка с тремя гребцами и рулевым, а в носовой части стоял худой турок в высокой белой шапке с черным бубоном и широкой золотой полосой в нижней части ее и длинном красном кафтане с золотистыми пуговицами, который Мусад Арнаутриомами называл собраманом, подпоясанным широким куском материи черного цвета. За поясом у него торчал кинжал в черных с золотой насечкой ножнах. Придерживаясь левой рукой за плечо ближнего гребца, правой он быстро махал в воздухе и кричал, чтобы мы остановились.

— Сбавить темп! — приказал я гребцам, а вооруженным мушкетами казакам: — Без моего приказа не стрелять. Попробуем взять их без шума.

Казаки молча кивнули. Брать без шума — основа их тактики.

— Ты что, первый раз здесь, не знаешь, что надо сбор заплатить?! — прокричал возмущенно худой турок, приблизившись к нам метров на тридцать.

— Уважаемый, я действительно здесь впервые! — с нотками заискивания произнес я на турецком языке. — Без груза иду. Зачем останавливаться?! На обратном пути заплачу.

— Откуда мне знать, что ты без груза?! — уже спокойнее произнес турок, как понимаю, таможенник, которому за державу обидно. — Должен был остановиться, чтобы я проверил.

— Против течения трудно плыть. Если остановимся, потом долго ход будем набирать. Гребцы такие лодыри, сам знаешь, — объяснил я и предложил: — Проверь на ходу, а я за хлопоты отблагодарю.

Жадность сгубила таможенника. Это у них профессиональная болезнь во все времена и во всех странах. Лодка поравнялась с тартаной. Михаил Скиба поймал кончик, брошенный таможенником, закрепил его, после чего лодка поджалась к борту. У тартаны на бортах перед кормовой надстройкой сделаны трапы — приколочены деревянные скобы. Турку, видимо, не впервой было подниматься по ним. Перевалившись через планширь, он собрался подняться по трапу на корму, но тут ему в грудь уперся ствол мушкета, приклад которого держал под правой мышкой Матвей Смогулецкий, а левой рукой вытягивал кинжал у турка из-за пояса. Таможенник недоуменно уставился на казака, а потом перевел взгляд на меня.

— Ты попал в плен к казакам, — тихо просветил его я. — Скажи, чтобы и остальные поднялись на борт. И без шума, иначе все погибнете.

Таможенник прочистил горло, после чего немного истерично крикнул:

— Эй, поднимайтесь сюда, поможете мне!

Гребцы, наверное, догадались, что дело неладно. Подниматься на тартану они не захотели, попробовали отшвартоваться.

— Припугните их! — приказал я казакам.

Вид направленных на них четырех мушкетов отбил у гребцов и рулевого желание геройствовать. Они по одному подняли на борт. Их быстро обыскали, ничего не найдя.