Казачий адмирал
Шрифт:
Петр Сагайдачный, судя по скуке на физиономии, тоже не впервой слушал эту байку и, увидев меня, перебил рассказчика на полуслове:
— Присаживайся, Боярин.
У казаков чинопочитание пока не в моде. Каждый может зайти к атаману и сесть за стол, если есть свободное место. Сагайдачный с этим борется, как и с пьянством и недисциплинированностью, но результат по всем трем проблемам примерно одинаковый — еле заметный
— Говорят, ты и сегодня хорошо стрелял! — похвалил меня кошевой атаман, когда я занимал свободную темно-синюю подушку, лежавшую напротив судьи. Подозреваю, что похвала была произнесена, чтобы не дать Онуфрию Секире продолжить рассказ. — Поучил бы нашу молодежь стрелять.
Мальчишка сразу поставил передо мной бокал из прозрачного
— Они и так хорошо стреляют, а я метче, благодаря нарезке ствола, — проявил я скромность, после чего отпил вина, довольно паршивенького, и упредил следующий вопрос: — Сделали ствол в Роттердаме за большие деньги, как и колесцовый замок.
— Умеют франки делать оружие, — авторитетно заявил Игнат Вырвиглаз, оставив в покое левый ус.
Поскольку травиться плохим вином и слушать байки Онуфрия Сокиры у меня не было желания, сразу перешел к делу:
— Замок будем брать или как?
— Да надо бы, — ответил кошевой атаман. — Только людей терять не охота.
Так понимаю, он бы с удовольствием взял замок, но казаки дали понять, что погибать за мизерную (если поделить на всех) добычу не желают.
— А потерять несколько бочек пороха не жалко? — поинтересовался я.
— Если ты знаешь, как их использовать с толком, — сказал Петр Сагайдачный. — А то у нас были мастера, да все при осаде Аккерманна в подкопе при закладке пороха остались.
— Попробую не остаться, — произнес я. — Прикажи, пусть соберут людей для изготовления щитов и рытья подкопа, где укажу.
Бригада из местных жителей, вооруженных топорами, пилами, кирками, ломами и лопатами сначала построила защитный навес впритык к холму и с наклоненной от него крышей, чтобы скинутые со стен камни или выстрелянные ядра рикошетили, после чего принялись пробивать штольню, уходящую вверх, под замок. Так она будет длиннее, зато помешать нам труднее. Делали ее такой ширины, чтобы можно было пройти с бочонком пороха, и высотой в рост выше среднего казака на замах кирки. Без креплений, потому что песчаник достаточно крепок, не должен просесть. В штольне работали при свете масляных светильников. Один шахтер откалывал камень, второй лопатой нагружал в корзину, третий вытаскивал наружу. Работали круглосуточно. У меня было шесть бригад, которые менял в забое через час, чтобы производительность была выше, но все равно выходили оттуда очумевшими, особенно, когда углубились метров на двадцать и начали вырубать боковую камеру. Не привыкли они работать в темноте и в узком и низком пространстве. Я провел детство в подвале под домом, большом, с разветвленными ходами, поэтому не боюсь темноты, замкнутого пространства, узких проходов и лазов. Мы в подвале прятались от разных опасностей, в первую очередь от взрослых, включая родителей. В подвале было несколько мест, где взрослый просто не протиснется. Да и ориентировались мы там лучше, потому что носились по всему подвалу, а не только до своего угольного сарая и обратно. Хотя до сих пор иногда мне снятся кошмары, что с трудом перемещаюсь по узкому лазу, оказываюсь в тупике и понимаю, что ни развернуться, ни выбраться ногами вперед не смогу. Становится так страшно, что просыпаюсь с мокрым от пота лбом.
Через двое с половиной суток была готова камера на десять небольших бочонков пороха. Я не был уверен, что она находится точно под стеной, поэтому зарядил больше пороха, чем по моим подсчетам надо было. С подсчетами тоже не все ясно, потому что никогда раньше ни сам не взрывал песчаник, ни видел, как и сколько для него закладывают другие. Выход из камеры частично засыпали, чтобы увеличить мощность взрыва. Запальный шнур я изготовил сам, пропитав его селитрой. Длиной он был метров пять. Один конец засунул в отрытую бочку с порохом. Делал это в полнейшей темноте, чтобы масляный светильник случайно не воспламенил порох. Хотя могила получилась бы славная. Знал, что гореть шнур будет долго, но, как только поджег его, побежал к выходу из штольни.
Наблюдал за результатом с дистанции
Время шло, а взрыва всё не было. Казаки начали переговариваться. Сперва шепотом, точно звуки их голосов могли спугнуть взрыв, потом все громче. Обсуждались два варианта: специально я загубил дело или случайно так получилось? Петр Сагайдачный тоже поглядывал на меня подозрительно.
— Длинным сделал запальный шнур, чтобы не повторить судьбу предшественников, — сказал я в оправдание.
Кошевой атаман кивнул, но подозрительность не исчезла.
И в этот момент рвануло. Земля под ногами качнулась так, что я чуть не вскрикнул от удивления и испуга, а затем прогрохотало так, что у меня еще несколько минут в ушах стоял звон, я ничего не слышал. Собирался держать рот открытым во время взрыва, но ожидание оказалась таким продолжительным, что позабыл об этом. Выше входа в штольню, но, вроде бы, не над камерой, почва вскинулась вверх, намного выше куртины и даже башен. Казалось, коричневые обломки камня выпадают из светло-коричневой пыли, которое зависло на месте, не увеличиваясь и вроде бы не уменьшаясь. Из штольни со скоростью ядер, выстрелянных из пушки, тоже вылетели камни и густое облако светло-коричневой пыли, которая надолго зависла в воздухе. Сквозь эти облака не было видно, что стало с куртиной. Через несколько минут и как-то вдруг, за несколько секунд, пыль осела на взрыхленную почву, которая парила, как горячая пшенная каша. Куртина продолжала стоять, только покрылась паутиной трещин разной ширины и длины. Я уже было решил, что подрыв не удался, когда заметил, что трещины расширяются. В районе штольни верхняя часть куртины начала клониться вперед.
— Падает, твою мать, падает, — будто сквозь вату услышал я голос судьи.
Наверняка Онуфрий Секира орал во всю глотку, но мне слышалась очень тихая и вроде бы спокойная речь.
Вслед за верхней частью упала и нижняя, а за ней — куски с обоих боков. Вместе с внешней каменной кладкой завалились глиняная забутовка и внутренняя кладка, но не полностью. Взрывом как бы срезало часть куртины под углом сверху вниз наружу, раскидав по склону холма обломки разной величины. Пролом был шириной метров пять, а остатки внутренней кладки, покрытые толстым слоем светло-коричневой пыли, возвышались всего метра на два, причем подняться к ним не составляло труда.
— Чего мы ждем?! — крикнул я, как мне показалось, очень громко и радостно кошевому атаману.
Он, скорее, не услышал, а понял по движению губ и выражению моего лица смысл сказанного мной. Дважды кивнув, Петр Сагайдачный повернулся к казакам и, в отличие от меня, отдал приказ более доходчиво — не словами, а жестом, махнув рукой в сторону пролома. Оглушенным казакам понадобилось несколько секунд, чтобы понять приказ и броситься выполнять его. Туркам понадобилось еще больше времени, чтобы понять, что крепость можно считать захваченной, и ломануться из башен вглубь ее, может быть, к схронам. Как бы мы ни обыскивали захваченный город или замок, почти всегда был кто-то, кто пересидел беду в укрытии и сохранил не только жизнь, но и немножко своего добра.
Очаков был разрушен до основания. Причем руками его уцелевших жителей. Что смогли, сожгли, остальное разобрали по камню. Кошевой атаман Петр Сагайдачный был уверен, что больше здесь не будет турецкой крепости, негде будет отдыхать и пополнять запасы турецким эскадрам. Я знал, что будет с точностью до наоборот, но не стал его расстраивать. Нагруженная под завязку барахлом, в основном дешевым, наша флотилия вернулась в Сечь. Там за три дня пересчитали и поделили добычу. Увидев свою долю, я счел этот поход благотворительным.