Казачий адмирал
Шрифт:
Я остался на судне, но облачился в доспехи и приготовил винтовку, пистолеты и саблю. Сидел в любимом кресле бывшего судовладельца Мусада Арнаутриомами и наблюдал за воротами и куртинами. Луна еще не вышла, так что было темно. Никаких перемещений людей я не замечал, но был уверен, что движуха есть. В отличие от турок, казаки предпочитают обжираться и беспробудно спать в обед, а первая половина ночи для них — время для атаки.
Луна вышла в половине второго, высеребрив всё вокруг, в том числе и казаков, которые почти бесшумно поднимаются по пяти лестницам, приставленным к куртинам, протискиваются между зубцами и исчезают. Внизу возле
Я перебрался через две кадирги на мол, прошел по нему к баштарде. Кошевой атаман стоял возле нее, молча наблюдал, как захватывается богатая и вроде бы неприступная Каффа. Мне почему-то показалось, что он сейчас думает, что так же просто можно захватить и Стамбул. Тогда бы Петр Сагайдачный вписал в свое имя во всемирную историю и стал бы пожизненным кошевым атаманом Запорожской Сечи, нет, пожизненным «Гетманом обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского».
— Когда начнется штурм? — шепотом поинтересовался я.
— На рассвете, — громко, не опасаясь быть услышанным врагом, ответил он.
И ошибся. Цитадель захватить по-тихому не удалось. Сперва там послышались крики, потом раздались выстрелы из ручниц. Судя по звукам, рубилово там шло серьезное.
— Открывайте ворота! — крикнул кошевой атаман.
Видимо, была предварительная договоренность, потому что ворота открылись минут через десять. Через них казаки толпой ворвались в Каффу, устремившись к цитадели, где все еще шел жаркий бой. Четыре человека пронесли фальконет трехфунтовый. Двое тащили его четырехколесный лафет, еще двое — корзину с ядрами и один — бочонок с порохом.
Я отправился вслед за ними. За мной молча шел Иона, нес мой лук — подарок Чингизида, свой — трофейный турецкий и два колчана со стрелами. По его просьбе, я учу своего слугу стрелять из лука и огнестрельного оружия и фехтованию на саблях. Он уже почти казак, даже голову бреет и оставляет длинный хохол.
Освещенные лунным светом улицы возле ворот были пусты. Такое впечатление, что жители не хотят просыпаться, надеясь, что кошмарный сон закончится сам собой. Возле стен цитадели столпилось много казаков. Так как лестниц у них не было, ждали, когда откроют ворота. Фальконет и установили напротив этих ворот и всего метрах в двадцати от них. То ли артиллеристы понятия не имеют, что такое рикошет, то ли плевать им на свои жизни. Я расположился метрах в ста от ворот, начал стрелять по людям, которые находились на верхней площадке башни. Наших там не должно быть пока. Оттуда в казаков летели пули, стрелы, камни… Вспышки от выстрелов подсвечивали цель — и я стрелял в нее. Наверное, попадал, потому что из огнестрельного оружия там стали стрелять реже. Хотя возможно, что у турок просто кончились заряды. Иона тоже отправил несколько стрел в турок. Результат узнаем, когда рассветет.
Первое ядро из фальконета проделало дыру в воротах. К дыре подбежал казак и разрядил в нее одновременно с двух рук по пистолету, после чего отбежал в сторону. Там его и нашло второе ядро, срикошетившее от стены, в которое оно угодило. Разорвало тело напополам. Казак упал навзничь, причем верхняя часть его тела образовала с нижней почти прямой угол. На луже быстро растекшейся крови заиграл лунный свет. Остальные казаки сделали правильные выводы и отошли подальше. Третье ядро угодило чуть ниже и левее первого, благодаря чему образовался
Я решил поискать счастья в другом месте. По старой памяти пошел к бане. Интуиция мне подсказывала, что ее хозяин — не самый бедный человек в городе. Заодно и помоюсь.
Чем дальше от открытых нами городских ворот, тем больше на улицах было людей. Все они бежали к воротам на противоположной стороне города. Кое-кто скакал на лошади или ехал на повозке, кое-кто тащил барахло, но большая часть улепетывала на своих двоих и налегке. Увидев меня, шарахались в сторону и добавляли скорости. Я не мешал им. И Ионе запретил стрелять в убегающих. Мне никогда не было интересно убивать ради самого процесса.
Банщика — плотного, раньше, наверное, жилистого, пожилого турка с длинными, наполовину седыми усами, из-за которых был похож на казака, — я застал в воротах его дома, у которого была одна общая стена с баней. Он вывозил на тележке, запряженной мулом, кучу барахла, поверх которого сидели мальчик лет трех и годовалая девочка. За тележкой шли две женщины — ровесница банщика с большим узлом в руках и помоложе лет на пятнадцать, за которые он, наверное, разбогател и заимел возможность купить вторую жену — и шестеро старших детей. Увидев меня, турок уронил повод и завертел головой, будто искал, куда побежать, чтобы спастись хотя бы самому.
— Вещи оставьте, а сами можете бежать, — сказал я на турецком языке.
Банщик уставился на меня, как на заговорившего истукана. Его с перепугу, видимо, перемкнуло.
— Поторопитесь, — подогнал я, — остальные казаки будут не такими добрыми.
Старшая женщина уронила узел, схватила с тележки мальчика и рванула со двора. Младшая забрала девочку, побежала за ней вместе с детьми. Глава семейства затрусил последним.
Уже на улице он крикнул хриплым голосом:
— Быстрее, быстрее!
На тележке сверху стоял сундучок, на две трети заполненный серебряными акче. Под ним лежала одежда, ткани, обувь, сверток с вяленым мясом, овечьим сыром и лепешками и два ящика дамасского — самого ценного в этих краях — мыла, розового, пахнущего розами, и зеленого, пахнущего хвоей. Всё это было накрыто семью телячьими кожами, купленными, наверное, для изготовления новой обуви для всего семейства. Предполагаю, что мыло и кожи привезли вечером и оставили на тележке до утра, а в суматохе не стали выгружать.
На ощупь кожи высшего качества. Скорее всего, из Мангупа. Там их выделывают караимы. Остальные ашкенази не любят караимов, считают неверными, потому что те не делят пищу на кошерную и трефную и мясо едят любое, невзирая на то, кто его продает, очищено ли от жил и не приготовлено ли на масле. Наверное, есть различия и в обрядах, но казаки, которые мне это рассказали, в таких тонкостях не разбирались. Ашкенази, живущие в Османской империи, называют караимов кызылбаши (красноголовыми), как мусульмане-сунниты, и турки в том числе, называют отступников от веры шиитов и вообще всех персов. Наш враг всегда молится неправильно. Иначе бы вымолил врага послабее.