Казачий адмирал
Шрифт:
Когда я паковал свои вещи, под кроватью, в самом углу, нашел кожаный мешок, в котором лежали три подсвечника в виде высоких тонких золотых башен с фигурными зубьями поверху. Судя по сравнительно легкому весу, башни были позолоченные, но выглядели дорого. Они не могли принадлежать Мусаду Арнаутриомами. На зиму я выгребал из каюты всё. И точно помню, что перед последним рейсом мешка под кроватью не было.
Я вынес его из каюты, положил на лючины трюма и произнес:
— Кто это у меня в каюте оставил? Забирайте.
— А что там? — поинтересовался Михаил Скиба, отрастивший после плена очень уж длинный чуб.
— Подсвечники позолоченные, —
Казаки почему-то смутились, как будто я обвинил их в чем-то непотребном.
И тут до меня дошло. За сокрытие добычи, крысятничество, казаки, как и прочие разбойники, карали смертью. Разбойник разбойнику должен верить. Это при том, что подворовывали все, но по мелочи. Три якобы золотых подсвечника мелочью не считались, даже при захвате очень богатой добычи. Если бы мы прорвались в Днепр и дошли до Сечи, после выгрузки тартаны у меня в каюте нашли бы заныканную часть добычи и посадили бы на кол, невзирая на предыдущие заслуги.
— И кому из вас я так не угодил?! — поинтересовался я, стараясь быть ироничным, хотя мысленно представил, как бы проходила казнь и свои ощущения — мечту педика.
По смущенным лицам казаков я понял, что не они подкладывали мешок, но что-то знали Наверное, их заранее проинформировали, что я подворовываю, чтобы не сильно удивились, когда у меня найдут скрысенное.
— Среди наших на тебя никто зла не держит, — ответил за всех Михаил Скиба, подразумевая под нашими только тех, кто плыл на тартане.
— Уже лучше! — насмешливо бросил я и серьезным тоном попросил: — Если после следующего похода у меня найдут спрятанную часть добычи, не спешите сажать меня на кол.
Сразу несколько человек пообещали мне, что за такое меня позорной казни теперь точно не предадут. Мешок с подсвечниками положили к общей добыче.
В тот вечер, когда я сидел в кресле на корме, переваривая обильный ужин из кулеша, знатно приправленного кусочками говядины, и молока вечерней дойки со свежим хлебом, который весь день пекли нам в поход местные хозяйки, подошел Петро Подкова. Он и так мужик не разговорчивый, а тут и вовсе замялся, не зная, с чего начать.
— Говори, не бойся, не обижусь, — подтолкнул я, уверенный, что разговор пойдет о сокрытии мною части добычи.
— Да я не тебя обижу! — произнес он резко, словно мои слова задели за живое. — Я припомнил, как в Трабзоне приходил к нам Матвей Смогулецкий с таким же, вроде бы, мешком. С этим или нет — хоть убей, не помню! Тебя спрашивал. Я сказал, что ты в городе. Он повертелся, посмотрел, как грузим, и потом ушел. Я в трюм лазил, помогал ребятам, поэтому не видел, как он уходил — с мешком или без. Может, зря на него говорю.
— А может, и не зря, — предположил я.
Матвей Смогулецкий вертелся возле Петра Сагайдачного, был кем-то вроде адъютанта. Злые языки утверждали, что хочет получить место подписаря, а потом и писаря. Побывав в плену, Матвей Смогулецкий резко растерял былую удаль и бесшабашность. При кошевом атамане рисковать надо было реже, и кое-какие выгоды обламывались, пусть мелкие, но часто. После стычки во время бегства из плена, мы с ним больше не пересекались ни по какому важному вопросу, поводов для мести у него не должно быть. Или я что-то пропустил. Зато у Петра Сагайдачного могло появиться желание убрать потенциального конкурента. На этот раз меня спасли турки, но часто так поступать они вряд ли будут. Придется держаться подальше от нынешнего кошевого
Глава 31
В верховьях Кальмиуса был Солоный волок на реку Солону, впадавшую в Волчью, а та в Самар — левый приток Днепра. Река и волок получили такое название потому, что по ним следовали по большей части купцы, торгующие солью. Был волок длиной километров двадцать пять. В мягком грунте вырыта неглубокая канава до глины, которую поливали водой для лучшего скольжения. Поскольку в последние дни шли дожди, поливать нам не пришлось. Там, где на поверхность выступал камень, положили настил из бревен. Солоный волок проходил возле лесочка, в котором жили в периоды ожидания и прятались от набегов три бригады местных жителей, помогавшие переволакивать чайки. У каждой бригады четыре пары волов, запряженных цугом. Животным помогали люди. Небольшие струги перевозили на длинных и широких восьмиколесных арбах. Дело было прибыльное, хватало и на содержание конных разъездов, которые вели наблюдение за степью, предупреждали о налетчиках. Здесь неподалеку проходит Калыский шлях, ведущий через Ряжск на Москву, а его ответвление — через Валуйки к Ливнам, где сливалось с Муравским шляхом, ведущим от Перекопа к Москве. По Калыскому шляху крымские татары и ногайцы, вместе и по отдельности, частенько наведывались в русские земли. Речка Солоная была не намного шире наших судов и мелковата. Веслами не поработаешь. Приходилось тянуть, используя канаты. Поскольку двигались по течению, обходились собственными силами, хотя при желании можно было волов нанять.
Волчья оказалась шире и глубже. Здесь уже все погрузились на чайки и налегли на весла. Раньше на берегах этой реки кочевала половецкая орда Бурчевичи (Волчьи), мои «родственники». Говорят, что благодаря им река и получила название. Впрочем, все половцы были детьми Волчицы.
Вскоре Волчья слилась с рекой Самар. Сразу от слияния рек по левому берегу начался густой Самарский лес. Сосновые боры в нем переходили в дубравы, которые сменялись смесью лиственных деревьев. Вдоль левого берега было много широких стариц, полос камыша, заболоченных берегов, солончаковых лиманов, на которых водилось множество птиц. Над нами, сменяясь, почти все время кружили белохвостые орланы.
После того, как лес закончился, на правом берегу мы увидели Самарский Свято-Николаевский пустынный монастырь, основанный, как мне сказали, лет пятнадцать назад. Принадлежал он Запорожской Сечи. Здесь доживали старые или искалеченные казаки, около сотни. Пока что это был прямоугольный участок земли, огражденный валом с невысоким тыном и угловыми деревянными башнями, на которых стояли фальконеты малого калибра. Внутри была небольшая деревянная церковь с автономной деревянной колокольней, несколько больших жилых домов — такие же куреня, как в Сечи, сруб-сарай для хранения оружия и пороха и других припасов, два погреба по бокам от него и колодец с «журавлем».
Хотя мы прибыли в первой половине дня, остались здесь ночевать. Все казаки по очереди помолились в церкви. Очередь растянулась от нее и до берега. Монастырь был как бы чертой, за которой заканчивался поход, поэтому и надо поблагодарить за возвращение домой целым и невредимым. Добычу поделим ниже, у впадения Самар в Днепр, потому что часть казаков в Сечь не поплывет, отправится зимовать в города, расположенные выше по течению, но все уже расслабились, решили, что опасности закончились. Не тут-то было!