Казачий разъезд
Шрифт:
Сердечно любимая, самая милая и самая любезная Мотренька!
Более смерти себе самому желаю, чем такой в Вашем сердце перемены.
Вспомни только свои слова, вспомни свою клятву, вспомни свою ручку, которую мне неоднократно протягивала, пойдешь за меня замуж или не пойдешь, до смерти любить обещала.
Вспомни, наконец, последнюю нашу беседу, когда ты гостила у меня. Пусть бог неправого накажет, а я, хоть любишь меня, хоть не любишь, до смерти тебя сердечно любить не перестану, на злобу всем моим врагам.
Прошу, мое сердечко, у тебя свидания. Больше уж не могу терпеть и врагам своим отомщу. Как — сама увидишь.
Мои письма счастливее, потому что в твоих руках бывают, чем мои бедные глаза, которые тебя не видят.
Судя по всему, старым гетманом владели страсти нешуточные. Он то отталкивал Мотрю, убеждал не гневить бога и людей, то пылко клялся ей в любви…
Можно было только догадываться, как метался он, что говорил Марии с глазу на глаз, если даже по письмам видно то необычайное душевное смятение, которое овладело Мазепой на склоне лет его.
Дело дошло до того, что гетман написал грозное послание и своему старому товарищу, отцу Мотри, генеральному писарю.
Пан Кочубей! Пишешь нам о каком-то своем сердечном горе, но следовало бы тебе жаловаться на свою гордую, велеречивую жену, которую, как вижу, не умеешь или не можешь сдерживать: она, а никто другой причиною твоей печали, если какая теперь в доме твоем обретается… Не можешь никогда быть свободен от печали и обеспечен в своем благосостоянии, пока не выкинешь из сердца своего бунтовщического духа, который не столько в тебе от природы, сколько от подущения женского, и если тебе и всему дому твоему приключилась какая беда, то должен плакаться только на свою и на женину проклятую гордость и высокоумие. Шестнадцать лет прощалось великим и многим вашим смерти достойным проступкам, но, как вижу, терпение и доброта моя не повели ни к чему доброму. Если упоминаешь в пашквильном письме своем о каком-то блуде, то я не знаю и не понимаю ничего, разве сам блудишь, когда жонки слушаешь, потому что в народе говорится: где хвост управляет, там голова в ошибки впадает.
Напрасно, ох напрасно написал старый гетман это письмо. После таких объяснений пути назад, к миру с генеральным писарем Кочубеем, у него уже не было…
Монархи, министры, военачальники, наверное, считали, что совершают свои дела в глубокой тайне. Но за каждым их действием наблюдали тысячи глаз. Письма, которые вы только что прочитали, лишнее подтверждение тому. Кстати, они могли бы очень пополнить архив Крмана. Но, к сожалению, Крман об этих письмах знать не мог.
Еще немного об истине и Данииле Крмане
В тот день Крману повезло. Во всяком случае, сам он так считал. Старый приятель переслал ему неизвестно где и как добытые письма некоего Петра Богуша из Кракова своему родственнику в Пшемысл. В письме шла речь о событиях десятилетней давности, но Даниилу показалось, что теперь ему понятно, как возник союз между Петром и Августом и почему сейчас все европейцы воюют друг с другом.
Спешу сообщить тебе, — писал Петр Богуш, — любезный друг, что царь Петр не менее странен, чем его другие августейшие собратья. Верный человек, знающий все, что происходит при дворе, рассказал мне, что русский царь прибыл в Дрезден инкогнито и потому без всякой торжественности. На нем был короткий черный испанский кафтан с откидными рукавами, узкие панталоны и простые голландские башмаки, на гладко выбритой голове — черный берет, какой носят в некоторых местностях священники, Выходя из экипажа, он закрыл этим беретом лицо, чтобы не быть узнанным. Его свита и генерал Дю-Фор шли впереди. Проходя по ярко освещенным комнатам, они гасили большинство свечей, но саксонские кавалеры спешили их сейчас же зажечь, что не понравилось царю, и он начал сам задувать свечи и гасить их беретом. Вечером был устроен блестящий ужин у Вирнайских ворот, в знаменитом итальянском дворце, расположенном среди большого сада, ужин затянулся до трех часов утра, после чего царь отбыл для осмотра в известную крепость Кенигштейн. Он прибыл сюда в шесть часов утра, но до семи часов не выходил из кареты и спал. Осмотрев крепость, Петр остальную часть дня весело провел за столом при несмолкаемом грохоте пушек и наслаждаясь прекрасным концертом. Затем он пешком спустился с горы и уехал в Вену через Богемию. Как ты понимаешь, милый друг, это тоже очень странный государь, от которого надо ожидать не менее странных действий. Так помолимся же богу, что Россия далеко! Аминь!
Ровно через месяц этот же Богуш, видимо внимательно следивший за событиями в мире, написал по тому же адресу еще одно любопытное письмо:
В дополнение к тому, любезный друг, о чем уже говорил, спешу сообщить, что теперь можно считать, что союз между Саксонией, Польшей, Данией и Россией заключен. Из этого следует, что большая война неизбежна. Можно предположить, что лет через десять — двадцать цивилизованный мир будет выглядеть не так, как он выглядит сейчас. Оснований для такого вывода достаточно. Вот последние новости.
Верные люди рассказали, что по прибытии в Вену царь Петр получил известие о бунте стрельцов и тотчас же направился обратно в Россию, Во время этого путешествия произошло свидание царя с королем Августом в Раве, местечке поблизости Львова.
11 августа 1698 года царь прибыл инкогнито в Раву в сопровождении немногочисленной свиты и был принят королем со всем почетом, возможным по условиям места. На следующий день после совместного обеда короля с царем они оба отправились в лагерь, где король показал царю находившиеся тут саксонские войска, после чего обоим коронованным посетителям было предложено саксонским министром графом Флеммингом роскошное угощение, К вечеру оба вернулись в Раву, и там днем начался блестящий пир, продолжавшийся до двух часов ночи, где царь был очень весел и доволен. Королевский придворный штат и саксонские войска были отосланы в ваш Львов, После предложенного завтрака царь тоже двинулся в путь в Москву, Король сопровождал его до Замостья, где сделал смотр расположенному там восьмитысячному отряду саксонских войск. На прощанье оба величества обменялись драгоценными подарками: царь подарил королю на память необыкновенной величины сапфир и саблю, а король царю — палку, усыпанную бриллиантами. Из Замостья король вернулся обратно, а царь продолжал путешествие в Москву, и до границы его сопровождал отряд королевской конной гвардии из 170 человек.
Крман трижды перечитал письмо. От волнения у него даже вспотели лицо и ладони рук. Неужели все союзы заключаются так просто? Решили два монарха объединиться и повоевать с третьим — и вот уже десять лет в Восточной Европе гремят орудия. Да и на Западе они не умолкают. Там идет дележ «испанского наследства», а попросту — Франция, Англия и Австрия не могут договориться о том, кого следует посадить на освободившийся в Мадриде трон.
Крман поднял голову от бумаг — у двери стучали. Вскоре в комнату впустили Самуила Погорского, словацкого шляхтича, ярого лютеранина и доброго знакомого князя Ференца Ракоци.
— Вот грамота, — сказал он, поздоровавшись. — Князь посылает нас искать помощи или же в Пруссии, или у Карла. Царь Петр не ответил князю.
— Царю не до нас.
— А нам не до него. Из Вены выступили еще три полка. И скоро будут здесь.
— Все это надо взвесить.
— Что взвешивать? Пора действовать.
— Если бы знать, какое действие принесет успех, а какое разочарование!
Погорский пожал плечами:
— О чем мы толкуем? Европа в огне. Карл разгромил изменившего вере Августа Саксонского и скоро поставит на колени не только Данию, но и Россию с Польшей. Казаки на Украине выделяются в особое княжество.
— Откуда такие сведения?
— Они достоверны. Гетман Мазепа ищет путей к сближению с Карлом.
— Гетман — это король? Или он на том же положении, что и польские гетманы?
— Нет, он князь казаков, хоть и подчиняется временно московскому царю.
Крман вздохнул и подошел к шкафу с книгами, отыскал там еще одну папку.
— Фамилия этого князя казаков пишется с одним «п» или двумя?
— Не знаю, — растерялся Погорский. — Лучше написать два. Одно всегда можно зачеркнуть.