Казачий разъезд
Шрифт:
В общем, Кенигсберг показался мне раем земным, если бы только не постоянные северные ветры с моря. Но горожане столь, догадливы, что улицы строят не прямыми, а с частыми поворотами. Это помогает удерживать ветры. Но надо было спешить. Мы направились в Вильно, а оттуда через Слободку, Уперевичи, Борисов и к Днепру. Путь пролегал через лесистую и болотистую местность. В селах рядом с католическими костелами можно было видеть униатские и православные церкви. В Головчине над речкой Выбычей мы видели место недавней битвы между шведами и московскими войсками.
Все поле от Головчина до Могилева было усеяно трупами погибших шведов и русских. Мы с удивлением отметили про себя, что благочестивый шведский король не распорядился с почестями предать земле павших своих соотечественников. Надо думать, он очень спешил настичь русские войска, дать им решающую битву и занять Москву.
Теперь подробнее о нашем первом свидании с королем. Состоялось оно не сразу. Поначалу нам навстречу вышел обозный по имени Магнус и отвел к королевскому духовнику и президенту военно-церковной консистории доктору Мальбергу. После короткой беседы нас представили министру графу Пиперу, человеку холодному, надменному и недоверчивому.
«У нас нет уверенности в том, что письмо от Ракоци не поддельное, — сказал нам Пипер. — Однако королю мы о вас доложим. А пока будьте любезны побеседовать часок-другой с королевским секретарем Олафом Гермелином. Думаю, это будет поучительная и небесполезная беседа».
Не знаю, что имел в виду граф Пипер, обещая интересную беседу, ко королевский секретарь измучил нас расспросами о том, кто мы такие, откуда родом, почему решили обратиться за помощью и защитой именно к шведскому монарху. Беседа была столь утомительной и долгой, что под конец ее у меня закружилась голова. Я едва не рухнул на пол. Удержался, схватившись за края дощатого стола.
Лишь через день, в полдень, принял нас сам король. Он был в простом сюртуке, походных сапогах, коротко острижен, без парика. Среди тех, кто его окружал, король отличался не пышностью, а простотой одежды. Он молча кивнул нам. И я начал заранее продуманную речь, в которой, надеюсь, убедительно описал тяжелое положение словацких и мадьярских протестантов, ожидающих помощи и протекции от благочестивейшего, могущественнейшего и самого смелого из королей. Мне кажется, что говорил я хорошо, с внутренним жаром. Чувствовал, что у самого в груди все дрожит, а сердце от волнения подкатывает к горлу. И опять, как давеча, закружилась голова. Я даже побоялся, что упаду перед королем на пол и не закончу своей речи. Именно страх, что я не скажу всего того, что обязан сказать, подхлестнул мою волю. Я глубоко вдохнул всей грудью, секунду помолчал и собрался было продолжить, но король поднял руку;
— Все ясно. Наше решение узнаете завтра через Гермелина.
Ответ был для нас столь неожидан, что мы растерялись и поначалу не знали, как поступить. Уж не разгневали ли мы чем-либо этого сурового человека? Хорошо еще, что я догадался вручить секретарю короля мемориал о состоянии дел в нашем крае.
Наутро мы получили ответ короля — несколько вежливых фраз, обещание поддержки и совет уповать на господа.
Но нам нужны были деньги. А о них не было сказано ни слова.
< image l:href="#"/>— Как быть? — спросил меня Погорский. — Возвращаться назад?
— Но вокруг полно казаков. Может быть, нам разрешат остаться при шведской армии до победы над врагом?
Гермелин, который видел нашу растерянность и слышал весь разговор, заметил:
— Это нелегкий поход. Но если хотите, я замолвлю за вас слово. Королю вы оба понравились.
Так мы остались в шведском лагере. Что нас ждет, сказать не могу, так как сам не знаю. Да и кто может знать наперед свою судьбу? А потому помолимся в надежде на то, что бог услышит нашу мольбу сохранить нас в пути нелегком и уберечь от напастей и горьких неожиданностей.
Твой Даниил».
Зато третье письмо было и отправлено и получено адресатом. Им оказался известный философ Лейбниц. А писал ему его друг, датский дипломат, перешедший на русскую службу, Урбих:
«Вы правы, что война между царем и шведом не кончится, пока не погибнет тот или другой. Правдоподобнее, что это случится скорее с Карлом XII, чем с царем, у нас есть и всегда будет возможность оправиться, если же шведы будут побиты, то они не оправятся и в сто лет. Поэтому шведскому королю следовало бы заблаговременно подумать о мире, возвратив царю то, что прежде ему принадлежало, и бросить своего Станислава, который никогда не может быть королем в Польше. Если король шведский не сделает этого, то я опасаюсь, что ни его армия, ни он никогда не возвратятся живыми в Швецию».
Время действий
Человека этого провели в покои, где все было для него необычным — ковры, картины на стенах, стоящие по углам стеклянные вазы с водой. А в воде плавали белые цветы. И это ранней весной, когда даже подснежники еще не успели зацвести.
— Жди здесь.
— Хорошо, пан справца [17] . Я подожду.
В дверях справца оглянулся: странным и непонятным казался ему этот человек. Плохо говорит по-польски. Одет в простую овчину, хотя и хорошей выделки. Для чего-то повязка на лбу, скрывающая левый глаз. Ноги в яловых сапогах, которые оставляют на паркете сырые следы. Значит, пришел в город откуда-то издалека: на городских улицах снег давно вычищен.
17
Справца (польск.) — управляющий.
— Панне доложили о тебе, — все еще не решался выйти из комнаты справца.
— Пусть пан справца не изволит волноваться. Я никуда не опаздываю.
Справца притворил дверь. Постоял, прислушался. Затем мягким и осторожным шагом привыкшего к скользкому паркету слуги пошел по направлению к покоям хозяйки.
Но она сама уже шла навстречу справце.
— Ясная панна, он пришел. Я не советовал бы беседовать с ним с глазу на глаз. Может, позвать кого-нибудь из людей?
— Мне нечего бояться, — сказала Мария.
Справца покачал головой и сделал шаг в сторону, пропуская хозяйку к двери. Та вошла в гостиную, поздоровалась с гостем, села сама и предложила сесть ему.
— Я постою.
— Нет, садись. Это ты писал мне? Объясни подробнее, чего хочешь.
— Убить его!
— Короля Карла? А ты не боишься, что я сейчас кликну людей, велю тебя связать и отдать под суд?
— Нет, — ответил человек. — Я этого не боюсь. Мне уже все равно. У меня ничего не осталось, кроме жизни. И ее я отдам подороже, убив шведского короля. А выдавать вы меня, светлая панна, не станете.