Казачка. Книга 1. Марина
Шрифт:
— Дерет Димочка!
— Папка говорит, Дима как из райкома комсомола ушел — в большие люди выйдет и весь город потом на работу возьмет.
— Може и так, только я на юриста выучусь и Димона в тюрьму посажу за спекуляцию.
— А сам, небось бегал к нему смотрел титьки голые по видику!
— Дура ты, Верка, мне теперь любая девчонка сама чего хочешь покажет!
Верка не ответила. Только демонстративно встала с крыльца и поджав губки гордо удалилась в дом. Обиделась за всех тех негордых девушек, что были по словам ее противного братца — готовы за сомнительное удовольствие
А Дискотека «Млечный путь» выла и гудела ритмично ухая и разметывая по окрестностям сполохи где-то сворованных проворным диск-жокеем проблесковых маячков, что положены только государственным автомобилям скорой помощи и милиции.
И покуда дети пляшут под истошную «Бама-ламу» этих бельгийских девчонок из «Бель Эпок», на веранде у Маховецких взрослые собрались погутарить за перестройку. —
— Кончится все это перестрелкой, вот увидите! — тоном пророка, знающего скрытое от других, буркнул Петр Тимофеевич.
— Да, не напряХГай, Питро, усе будит увэри-вел, — с мягким южным «г» пробасил в ответ Владимир Петрович Корнелюк, старинный корешок Петра Маховецкого еще по учебе в Ростовском юридическом.
Владимир Петрович, или просто Володька, не стал тогда заканчивать учебы вместе со всеми, а с четвертого курса по какому то немыслимому блату вдруг перевелся в Плехановский — в Москву, и в их края вернулся уже только через три года и сразу замом Новочеркесского райторга. Красавец — блондин, которому прекрасно шел их плакатно-щедрый загар, по слухам, делал карьеру на женских слабостях. Его любили аппаратные дамы и двигали по торговому ведомству, прощая мелкие, а порой и крупные, нарушения. И к исходу восьмидесятых — додвигали Володьку Корнелюка до кресла зама облторга.
— Нет, ты посмотри шо этот Димка Заманский вытворяет! — с пшиком открыв пару бутылок чешского «Пльзеня» продолжал Петр Тимофеевич, — этот наш комсючек, помнишь его? Так вот, сперва, понимаешь, когда Горбатый комсомолистам коммэрцию разрешил, открыл Димка при нашем горкоме комсомола хозрасчетный молодежный центр досуга… Ну взял в арэнду там — здесь — повсюду где подвал, где угол, где целую залу. Понаставил там этих видиков, теликов, стульев — посадил бывших своих комсомольцев на входе, и давай откровенную порнуху крутить! И все это по пять «РЭ» за вход. Дэти наши — равно как очумэлые — в школу не ходют, идут в видео-салон! Мы было сунулись с Бэ-Ха-Эс-Эс. Проверить, понимаешь ли эту дрянь. А он нам в нос с усмешкой ворох бумаг из областного комитэта партии — ПЕ-РЕ-СТРОЙ-КА, понимаешь ли! Неформальная деятельность молодежи — и все с одобрения на самом высоком партийном уровне.
— Ну так и успокойся, Петро, чего тебе до этого Димки. Дался он тебе! Есть же партийная линия…
— Да в том то и дело, что никакой тут партийной линии нет — этот Димка уже через год из горкома ушел, а свой молодежный центр досуга сделал кооперативом, где сам стал директором. Теперь у нас в городе три дискотэки и пять видео-салонов ему принадлежат… А у меня руки так и чешутся!
— Ну и дался он тебе? Тебе завидно?
— А то, что наркотики там в дискотэке появились — вот чем он мне дался. Не было у нас в Новочеркесске этой печали никогда, а тут — эта дрянь!
— Ну и че? Думаешь — этот Димон их к нам завез?
— Думай — не думай, а ловить надо, у меня вон Галка растет…
А Галка Маховецкая тем временем сидела в своей комнатке и плакала. Из открытого окна, из свежести ранней ночи доносились отголоски неугомонной дискотеки, и слезки капали из глаз некрасивой десятиклассницы на разворот лежащей на ее коленях книжки стихов…
— Може по водочке, мужики? — спросил Петр Тимофеевич, искоса поглядывая на Виктора Васильевича Кравченко.
— Та, не, я пивко…
— Вот молодец, Виктор, уважаю, как Людмилу схоронил, Царствие ей Небесное, совсем завязал! Уважаю… Только жениться тебе надо теперь. Не век же по Людмиле горевать.
Владимир Петрович почти до пупа картинно расстегнул белоснежную рубаху, обнажив облагороженную ранним черноморским загаром — всю в рыжеватой поросли сильную грудь, и задумчиво произнес, -
— Зря ты так Петя, зря. Большие дела намечаются, очень и очень большие. И Димка этот — просто молодец. Он не нашей главврача сын?
— Точно, ее…
— Ну и молодец… А нам теперь тоже надо думать, как дальше жить. Вот партия решила, что общественное питание — ну кафе, рестораны, все это будет лучше, если отдать в частные руки… И вон смотри — в Ростове, Ставрополе, Краснодаре — уже как в Париже!
— Не знаю, не был.
Если бы Петр Тимофеевич умел честно признаваться самому себе в мотивах так часто вспыхивающей в нем неприязни к самым даже близким своим товарищам, то ему следовало бы сказать, что он всегда ревновал Корнелюка — этого незаслуженного по его мнению баловня судьбы. Ревновал и к его деньгам, и к многочисленным его красивым женщинам, которых внутренне робел, интуитивно полагая себя слишком грубым для таких «тонких столичных штучек», что все так и вертелись вокруг его приятеля — Вовки — торгаша.
— Ну так какие твои года? Будешь еще, Петро! — утешил Петра Тимофеевича Корнелюк, тонко почувствовав, что наступил на больное.
— Ну?
— А то, что теперь очередь дошла и до крупных предприятий торговли…
— Ну?
— Че, ну? Баранки гну! Думать надо! Чеченцы вон уже — ушки на макушке — вокруг облторга крутятся, чемоданы денег приносят — продай универмаг в Новочеркесске!
— Наш универмаг?
— А чей еще?
— А ты?
— А я что по-твоему, дурак им продавать? Я сам куплю!
— И где твой чемодан?
— А на хрена мне чемодан, я и так куплю…
— Как?
Владимир Петрович отхлебнул пенной чешской влаги, и трезвым покровительственным взглядом посмотрел на приятеля.
— Хороший ты мужик, Петро, хороший ты мент, но нет в тебе коммерческой жилки…
А Петр Тимофеевич взбрыкнул и взвился в гордом неприятии высокомерного тона приятеля своего.
— А на хрэна мне коммерция, колы у мэнэ власть!
— Йи-эх, ты! Теперь, брат, такие времена, что люди миллионами легально владеть будут. Прошло то время, когда деньги прятать приходилось, да жрать икру под одеялом. Теперь все можно. И если не перестроишься, Петро, то окажешься…