Казачка. Книга 1. Марина
Шрифт:
Обе Наташки говорили наперебой:
— Ты че, не идешь на бал?
— Да ты че! Дима Заманский дискотеку из «Млечного пути» в школьный спортзал перевез.
— Говорят — это его школе подарок на десятилетие того, как он сам нашу школу закончил.
— И ты че, не пойдешь?
— Да ты че! Там родительский комитет такой стол забацал — шампанское!
— Представляешь, нам теперь можно!
— Маринк! Ну ты че! Из — за Мишки? Да?
— Так он, может, и приедет на выпускной!
— Конечно приедет,
— Приедет? — оживилась Марина.
— Ну, конечно, приедет! Об чем разговор.
И Маринка все же выбрала белое. С открытой спинкой и вырезом на груди. Гулять, так гулять!
А дискотека «Млечный путь», со всеми своими мигающими, чвякающими и брякающими причиндалами перевезенная в спортзал уже погромыхивала… Пробуя свою силу. И возле школы стояла вишневая девятка Димы Заманского. Только не было рядом с ней беленькой «семерки» в которой… В которой кончилось детство.
— И особенно мы гордимся успехом нашей Мариночки Кравченко, окончившей школу с золотой медалью, поаплодируем Мариночке, поаплодируем…
— Ура! Маринка, молодец!
Ура — кричал Дима Заманский. Его было трудно узнать. В прекрасном костюме, при галстуке, он вдруг показался грустным и бесконечно одиноким. Он отпустил бородку, которая придала его лицу нечто корсарское… И точно! В левом ухе Димы отчетливо блеснула сережка.
— Ух ты какая красавица! Обещаешь мне танец сегодня, как тогда, под Стиви Вандера? — он поймал ее за руку выше локтя и не отпускал, заглядывая в глаза.
— Как тогда? — и она задумалась, живо припоминая, что было после того танца, — посмотрим, может быть!
Но самое главное. Но самое главное — она напилась. Еще перед началом банкета Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин зазвали их с Наташками в кабинет химии, где из горла все по очереди распили бутылку коньяка.
А потом был банкет, не котором всем было официально дозволено выпить шампанского…
А потом, обе Наташки и Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин опять водили ее в кабинет химии, где теперь пили портвейн и венгерский вермут, такой вонючий, словно вчерашнее ведро из под умывальника.
И когда началась дискотека, Маринка уже была совсем хороша.
— Ай джаст колл ту сэй хау мач ай лав ю, — напевал ей в ухо Дима Заманский…
А она только переставляла ноги, повиснув на его плечах, думая, что сейчас вот-вот ее стошнит.
И потом ее и правда тошнило. В палисаднике за школьной библиотекой. А Дима Заманский участливо поддерживал ее за плечи и все приговаривал, — «ну-ну, ну ничего, ну ничего, все хорошо, все хорошо»…
— Хочешь, поедем теперь искупаемся? Я место знаю! Теперь ночью вода — парное молоко.
Они сели в его вишневую девятку… И ехали, и ехали… И приехали на пруды рыбного совхоза.
— А у меня купальника нет.
— А зачем тебе, русалка? Ты и без купальника — прекрасней всех на свете…
Она сняла платье, аккуратно положила его на заднее сиденье… И не отворачиваясь, расстегнула лифчик. Огромная красная луна светила ей на грудь. Дима стоял, словно оглушенный и не находил никаких слов, а Марина вдруг сделала два шага и неожиданно прильнула к нему.
— Марина! — только и мог выдохнуть Дима, губами ища ее губ.
— Нет, — нет, — прошептала она.
— Нет? Почему?
— Нет.
Она оттолкнула его и закрыв лицо руками упала на заднее сиденье лицом в свое бальное платье…
— Мишка! Мишка, гад! Мишка, гад! Ну почему? Почему-у-у-у? Почему ты меня бро-о-о-осил?
Дима неуверенно протянул было руку, в естественном желании как то успокоить ее, но Марина вдруг зашлась. Как будто перед смертью.
— Ми-и-и-ишка!
Дима испуганно отпрянул, насколько лицо Марины было искажено, буквально изуродовано перекосившей его болью. Это было истинное и самое настоящее горе.
Оно отразилось в этом мокром, скорченном судорогой лице, с ничего не различающими, полными отчаяния глазами.
— Боже, кто виноват, в том, что такая прекрасная девочка, в самый лучший вечер ее юности, вместо того, чтобы радоваться, купаться в счастье — этой естественной среде обитания чистой души — плачет. Нет, не плачет, буквально умирает, раздираемая рыданиями. Боже, где же справедливость? Кто ломает естественный порядок вещей? Кто нарушает правила природы, заключенные в простой формуле, что любовь двух молодых сердец должна быть счастлива?
Так думал Дима, глядя на содрогавшуюся в рыданиях Марину. И был несчастен не от того, что не в силах помочь ей, но от того, что природа была несправедлива и к нему. Он ее любил — эту чистую, самую чистую девочку, но ее любовь досталась не ему.
— Время. Нужно время. Только время. И все пройдет. И все устроится так, как мы того хотим. Даже если мы того сейчас не знаем, как точно мы хотим, чтобы все в нашей жизни устроилось. Но есть ли у нас это время? И такими же как теперь будем мы тогда, когда время вылечит нас?
Он не помнил, сколько прошло минут или часов, пока она лежала на заднем сиденье его машины. Не помнил, сколько выкурил сигарет.
— Ты мне друг? — спросила она.
— Друг.
— Тогда помоги мне.
— Я все готов для тебя.
— Помоги сделать аборт, чтоб никто и никогда не узнал. Никто и никогда.
Лицо ее было совершенно сухим. Только щеки были черны от потеков дешевой болгарской туши, да губы, со смытой с них помадой стали вдруг тонкими и бледными.
— Марина, я сделаю все как надо, не беспокойся. Я сделаю для тебя все. Абсолютно все. Положись на меня. Положись на меня, дорогая моя.