КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ. Первый чеченский след

Небольсин Андрей

– Нам придется ходить по плацу с низшими чинами,– посетовал Зубов,– мало того, нам придется ходить с новобранцами. Представляю, какое посмешище получится.

–Ах, вот что волнует господ, смею вас уверить, что, может, нам придется с ними еще и на войну идти, представляю, как вам будет неприятно находиться с низшими чинами в одном окопе, – с ехидством сообщил майор.

–А вот интересно, почему Богданушка наш не идёт на плац, а идёт в баню, – Зубов нахмурил брови. – Ну, я ему сейчас скажу.

Тем временем они подходили к расположению полка. Часовой, стоявший на воротах, громко крикнул:

–Смирно!

Все встали. Вчетвером они пошли вглубь двора, где спал есаул.

–Встать! – крикнул полковник.

Кузьмин

медленно встал, не смотря на Зубова, прошел к умывальнику. Непослушание привело командира в бешенство. Есаул, не обращая внимания на Зубова, снял с себя рубаху и начал мыться. Вся спина его была в шрамах, под правым плечом виднелся огромный шрам, левое плечо пересекал шрам, видимо, от сабли. Зубов молча смотрел на него. И стало ему так стыдно за то, что он накричал ни за что.

–Извини, есаул, – полковник отдал честь, щелкнул каблуками и ушел прочь.

Андрей Савкин, не сводя глаз, пытался посчитать все шрамы на изувеченном теле ветерана, определяя, от чего остался след, от пули или от осколка.

К Богдану подошел поручик Абрамов:

– Кум, дай мне двух солдат, надо на почту съездить.

Савкин и Зайков подбежали к поручику:

– Ваше благородие, возьмите нас, – поросился Слава Зайков.

Абрамов осмотрел новобранцев с ног до головы и строгим голосом скомандовал:

– У входа карета, бегом туда.

Пыльная дорога петляла по горным хребтам, то поднималась вверх, то спускалась. Пейзаж менялся один за другим. Мы ехали то по песку, то по камням. В окно почтовой кареты было видно, как вдали с очень высокой горы стекал горный бурлящий ручей, и чем ниже он спускался, тем шире становилось его русло. У подножия горы он превращался в маленькую речку.

– А скоро ль вернемся? – спросил Зайков.

–Если все будет хорошо, то, думаю, к завтрашнему вечеру возвратимся.

–Ну, если дорога такая длинная, то, может, вы нам расскажете, про то, как вы воевали на Кавказе, про друга вашего Кузьмина. Глядишь, и дорога станет короче.

–Что вам рассказать? Про все рассказывать никакой дороги не хватит. А хотя… Дорога и впрямь дальняя, попробую.

ВОСПОМИНАНИЯ

– Родились мы с Богданом под городом Мценском, что в Орловской губернии, в деревне Ядрино. Деревня наша стоит прямо в лесу. Здесь вот видите -красота какая, а там еще красивее. Под горой у нас река Зуша течет. Ох, и рыбы там! Я сам лично поймал сома на пять пудов, два часа вытаскивал. Чуть самого меня в реку не утянул, но всё же я его одолел. Охота там: кабаны, олени, медведи – кого хочешь, лови. На медведя с рогатиной ходили, короче, лучше места на земле нет. А как приятно пробежать утром по росе босиком, по сплошному ковру, расцвеченному яркими луговыми цветами. Прибежать на луг и просто поднять голову вверх: небо ясное, утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Приветно-лучезарное солнце мирно всплывает под узкой тучкой, а потом погружается в её лиловый туман. Потом хлынут играющие лучи, – и весело, и величаво, словно взлетая, поднимется могучее светило. И даже постоянное чувство голода, преследующее нас всё детство, не может испортить такую прекрасную картину, созданную самой природой. Родители еле сводили концы с концами, нам приходилось с утра до вечера помогать им и в поле, и на огороде.

В Мценском уезде распространено мельничное дело. На реке Зуше и ее многочисленных притоках стоят мельницы, крупорушки. Много мельниц было во Мценске. Только на реке Ядринке их стояло три. Мы тоже сеяли в поле зерно, излишки продавали на рынке. А у дома сажали все, что можно продать или съесть. И все бы ничего, да вот Дмитрий Матвеев, местный барин – «кровопийца», обложил оброком по сорока рублей с тяга, да ещё мы должны были ежегодно поставлять по тридцати

яиц и по пяти куриц, так же ходить всякий день на работу. Работать на него, да ещё иметь три осьмушки десятины земли, которою должны сами кормиться, да ещё барина кормить. Хоть по миру иди, поди в ту же пору. Знаки подобострастия он принимал как надлежащую дань. И никто из крестьян не дерзал отказываться от его буйных увеселений. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Почти каждый вечер барин бывал навеселе. С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно. Поначалу ходили жаловаться в Мценскую прокуратуру, но Матвеев купил там всех, и на каждую нашу жалобу он отвечал нам повышением оброка. Так что детства у нас с Богданом, можно сказать, и не было. Дома у нас стояли рядом, родители дружили, и мы были как братья. Чуть подальше от нас жила семья лавочника, росла у него дочь Алена – красавица на всю деревню. И была у них дружба с Богданом, можно сказать – любовь. Ох, и дрались мы за нее с городскими, и так, кто косо посмотрит на Аленку, а рука у Богдана всегда была тяжелой, никто не мог на ногах устоять.

Когда подросли, и стало нам уже лет по двадцать, мы с Богданом стали ходить в город на работу: разгружали вагоны на вокзале и баржи на пристани. Платили мало, но сразу на руки, и мы могли что-то купить, да и оброк было легче платить. Так, понемногу, у Богдана набрались деньги на свадьбу с Аленой. Отец ее поначалу был против, но, видя, какая меж ними любовь, согласился, и родители назначили день свадьбы. Надо сказать, в Ядрино такой гулянки еще не было: веселилась и пила вся деревня. В тот же день к барину приехал сын из Германии. Обучался он там наукам всяким. Проезжая мимо, барин решил зайти посмотреть на молодых, да сына своего показать. Сынок, такая же тварь, как и его папаша, был изрядно пьян. Выйдя из кареты, направился, расталкивая людей, прямо к молодым. Я рядом встал, зная, что Богдан лишнего не стерпит, стал меж них и не пускаю молодого барина.

–Барин, поздравьте их, да идите с миром, – говорю ему.

Но он не унимается, ему непременно хотелось поцеловать невесту. Ссору уладил старший Матвеев. Подошел к сыну, стоявшему рядом с Богданом, и говорит:

–Погодь, негоже молодым праздник портить. Пойдешь ко мне работать? – и смотрит так противно в глаза Богдана.

–Нет, не пойду! – резко ответил Кузьмин.

–А что так?

–А не с руки мне, да и в городе у меня работа есть, – не отступался мой друг.

Богдан смотрел ему прямо в глаза, а барин привык, когда перед ним голову преклоняют, и от этого становился ещё злее.

Отец Алены налил стопку водки и сказал, протягивая барину:

–Барин, поздравьте молодых! Радость – то какая у нас.

–Завтра утром придете ко мне, решу, что с вами делать, – не унимался Матвеев.

Сквозь толпу барин шел быстро, его свита расталкивала людей. Надо сказать, что без охраны он не ходил даже в уборную. Видно, боялся гнева людского. В свите у него числилось человек пятнадцать настоящих головорезов, все «не наши», местных он не брал. Люди говорили, что он их от тюрьмы откупал, и они за это были преданы, как собаки хозяину.

Бывало, что кто возразит барину или поругается, пропадал человек и все. Поэтому и боялись его люди, а он за малейшие провинности наказывал, как хотел – публичные избиения были в порядке вещей. Даже кто плохо поклонился ему, сразу наказывали плетьми. Любую девку из деревни брал, приводил к себе в покои и делал, что вздумается. Вот мы и боялись в тот день, что может погубить семью молодую. Да и Богдан не смолчит, если Аленку кто обидит. Я предложил ночью уехать из деревни, но все же решили утром идти к Матвееву. « Будь что будет,– сказал я, – как хотите, но я пойду с вами». На том и порешили.