Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

Елисеев Федор Иванович

Девушки и молодые замужние женщины одеваются в однообразные цветные с крапинками юбки и передники. В данный момент они пришли в желтых широких юбках с черными крапинками и в малиновых передниках с черными, но мелкими крапинками, в белых кофточках и в белых накрахмаленных косынках.

На неделе Святой Пасхи, как во времена новгородского Гостомысла, они строят на длинных жердях «рели» (качели). На двухместное сиденье садится парубок, а его друг идет в гурт девушек и приглашает ту из них, которая намечена парубком. Расплата «за качание» — крашеными яйцами. У парубков бешметы с позументами. В станице «дерутся край на край», как и в Великом Новгороде. В «битве», для славы «своего края», принимают участие и бородатые казаки.

Казачки скромны и боязливы перед офицером, которого они считают как бы «высшим существом». Они поклонились мне в пояс. С ними прибыли и раненные 23 августа прошлого года на склонах Большого Арарата казаки. Среди них на костылях казак Кащаев. Свинцовая курдская пуля перебила ему кости обеих ног, и теперь он калека, но с Георгиевским крестом. Расцеловался со всеми, с казаками родной 3-й сотни подъесаула Маневского.

Казачки поют песни особенно складно. Напоследок хотят меня «обыграть», то есть спеть свадебную песню мне и моей невесте, и спрашивают ее имя. Даю имя первой юнкерской любви, оренбургской казачки. Они голосисто и весело поют и рады угодить гостю с родного «Первого полка», где служат их дорогие мужья.

28-дневный («с дорогой») отпуск проходит быстро. Дома, в своей станице, в семье отца, фактически пробыл чуть больше недели. Наступают дни отъезда. Казачки-станишницы, жены мужей полка, посещают наш дом. На парадном крыльце — не протолкнуться. Чтобы их не стеснять своим офицерским положением и вести непринужденный разговор — выхожу к ним в одном бешмете. Казачки нашей станицы смелы и с офицерами. Станица Отдельская, где и в мирное время живет генерал-атаман отдела, командир 2-го полка и командир льготного батальона пластунов с кадрами своих офицеров. Они их видят часто на Красной улице. Все офицеры живут на квартирах у казаков. Близость железнодорожного узла — станции Кавказской, 40-тысячного населения при нем (теперь город Кропоткин) сказываются на жизни станицы. Летом, почти ежедневно, на станционный базар подводами отправляются казачки с виноградом, клубникой, малиной и всевозможными овощами и фруктами своих богатых садов над Кубанью. Все это, вместе взятое, дало нашим казачкам независимость в жизни и изворотливость. И вот теперь они смело ласковы, разговорчивы, шутливы и даже кокетливы со своим офицером-станичником. Все они — чуть старше меня летами, знают с детства, почему и обращаются свободно. Два года войны без мужей, да до войны два-четыре года без мужской ласки… Молодые, красивые, напомаженные — от них маняще исходил запах физически здорового женского тела. Но и теперь, как и в 1914 году после лагерей, я смотрел на них, как на своих дорогих подруженек детства, тоска и страдания которых в разлуке с мужьями так неописуемы и так мне близки и понятны, что грязные мысли и не зарождались в моем молодом существе.

Они упрашивают меня взять гостинцы своим мужьям — сдобных сладких «орехов», так любимых на всей Кубани.

— Дорогие подруженьки! — говорю им. — Больше 200 верст верхом по горам Турции придется скакать мне… это невозможно. Письма возьму все, — трактую им уже не раз.

— Да хуть немножко возьмите, Федюшка, — настаивают некоторые. Сами они отлично знают, что и «немножко» невозможно, так как служилых казаков в станице несколько десятков, но женское кокетство… Им хочется побыть со мной своим девичьим гуртом, побалагурить, подышать воздухом 1-го полка и, может быть, в десятый раз спросить:

— Ну, как он там? Как его конь? Здоров?

Моей матери не нравится, что они отнимают драгоценные часы у нее, мешают «смотреть на своего сынка». Она выходит на парадное крыльцо и говорит им:

— Бабочки! Ну, чиво вы окружили его? Не может ведь он везти ваши гостинцы верхом на коне!

— Тетенька! Да дайте хучь наговориться с ним — как там в полку живут наши мужья, — отвечает самая смелая из них.

День отъезда настал. Писем для казаков набрался ворох. Весна в полном своем цвету. В станице не чувствовалась война. Казалось бы, в полк возвращаться не хочется. Но нет! Душа уже целиком принадлежит родному полку. Там полностью обозначился «мой дом», как и моя новая полковая семья. А здесь, в отчем доме, я только гость…

В первых числах мая я был уже в Сарыкамыше. И каково же было мое удивление, когда там я встретил квартирьеров от полка. От них я узнал, что полк идет на отдых и завтра будет здесь. И что полковник Мигузов отозван в Тифлис, в распоряжение резерва чинов армии, и временно командующим полком остался старик, полковник Ташлинцев. В полку ожидались перемены.

Тетрадь девятая

Появление полковника Мистулова

Полк прибыл на отдых в Сарыкамыш в самых последних числах апреля 1916 года из Мемахатуна и расположился по квартирам в ближайших селениях. Его привел временно командующий полком полковник Ташлинцев. Командир полка полковник Мигузов из Мемахатуна был вызван в Тифлис — якобы для назначения командиром бригады, но на самом деле для отрешения от командования полком за один опрометчивый случай, о котором мы знали. Мы жалели своего старого и придирчивого командира. Нашим полком он командовал четыре года. Стаж достаточный для продвижения по службе и производства в генералы, чего Мигузов и заслуживал, как умный и опытный начальник. Неприятный случай сломал ему карьеру, он выбыл из строя, а потом в чине полковника был расстрелян красными в 1920 году на одном из островков около Баку.

Офицеры боялись, что полковника Ташлинцева утвердят законным командиром полка.

Старый офицер еще 1-го Урупского полка, давно вышедший в отставку, маленький мясистый старик, забывший службу, он был совершенно не пригоден к строю, к войне. И какова же была наша радость, когда через три дня по прибытии полка на отдых из Тифлиса из штаба Кавказской армии пришла телеграмма о назначении его командиром 2-го Полтавского полка, на Западный фронт. На радостях старик достал «затаенную» бутылку коньяка и угостил всех командиров сотен. А мы так же «затаенно» радовались такому избавлению и тут же послали лукавую телеграмму полтавцам, поздравляя их «с доблестным командиром полка»…

Потом, в Гражданскую войну, когда я командовал Корниловским конным полком, бывшие офицеры 2-го Полтавского полка, составлявшие старый кадр этого нового полка Кубанского войска, сотники Марков, Васильев, хорунжие Литвиненко, Тюнин и другие — «сильно благодарили» меня за эту телеграмму…

Ташлинцев скоро был отрешен от командования 2-м Полтавским полком за негодностью.

А тогда мы нетерпеливо ждали и гадали: кого же назначат к нам?

Так хотелось быть под командованием своего, кубанского маститого полковника, который понимал бы «душу полка» и дал бы ему новое и хорошее направление. Каково же было наше удивление и возмущение, когда вслед получена была телеграмма: «Командиром 1-го Кавказского полка назначен терский казак полковник Эльмурза Мистулов».

«Опять терец?! Да еще, кажется, горец?!» — была первая и неприятная мысль у всех офицеров.

Полк был задет и огорчен в своей войсковой гордости, тем более что Мистулова никто у нас не знал.

Не пробыв на отдыхе и двух недель, полк был вызван вновь в Эрзерум.

Полк вел старший командир сотни есаул Калугин, могикан полка. Нового командира ждали не раньше как через месяц, так как он ехал с Юго-Западного фронта, и мы считали, что он, конечно, по пути заедет в отпуск в свою станицу.