Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
Шрифт:
Такое положение продолжалось, может быть, полчаса, час, но оно становилось совершенно нетерпимым в нашей беспомощности. Вдруг на восточной окраине города затрещал частый ружейный огонь. То подошла наша всегда доблестная пехота и открыла на юго-запад, на возвышенности, огонь по туркам. Мы уже видим эту нашу пехоту, стреляющую из-за домов городка, и на душе сразу же повеселело. Тотчас же огонь турок частично был перенесен на нашу пехоту. Мистулов, словно очнувшись от своей летаргии, быстро приподнялся и произнес:
— Федор Иванович, пишите приказание!
И диктует: «Есаулу Калугину со всеми сотнями пройти вперед и очистить от турок долину западнее Мемахатуна. Я с первой сотней нахожусь у пригорка западнее города и не могу двинуться вперед. Нужна помощь. Полковник Мистулов»
Письменное приказание я передал Алферову. Казак должен идти прямо на север от нас и там где-то искать наши пропавшие сотни.
Алферов вызвал казака Курбатова станицы Ильинской. Курбатов — видный, красивый казак и холост. Под ним дивная гнедая кобылица домашнего приплода, вполне годная: под офицерское седло. Алферов громко и твердо дает Курбатову указание:
— Видишь, вон там, на хребтине, глыбу? Езжай прямо на нее… да не сворачивай в сторону! Езжай шагом и не оглядывайся! А свернешь в сторону или двинешься рысью — сам застрелю тебя! — закончил Алферов.
— Слушаюсь, ваше благородие! — спокойно ответил казак, сел в седло и шагом двинулся на север.
Я слушаю распоряжение Алферова и возмущаюсь: почему надо ехать казаку прямо, да еще шагом, то есть подвергаться смертельной опасности, когда надо быстро проскакать это расстояние! Но я знаю, что подъесаул Алферов строг, самолюбив, упрям — почему и молчу. А сам думаю: погиб казак вместе со своей дивной кобылицей!
Курбатов тронулся. Вся сотня вперилась в его спину и круп лошади. И только что он стал подниматься к хребту, как пули турок, вздымая пыль вправо и влево от него, заставили нас затаить дыхание в ожидании смерти этого молодца. Но Курбатов, словно не замечая их, шел прямо, шагом и не оглядываясь. И не оглянулся ни разу, достиг хребта и скрылся от нас.
Все мы легко вздохнули.
Известно, что прицел сверху — обманчив. Это и спасло молодца Курбатова. Был прав и Алферов: он действовал на психологию, что не так уж страшно и опасно.
Наша пехота постепенно заглушала огоньтурок. Какой-то казак все же подполз в сторонке к гребешку отрога и вдруг вскрикнул радостно:
— Ваше высокоблагородие!.. Наш полк скачет!
— Где?! — вскочил Мистулов.
— А во-он… с запада!
— По коням!.. Сади-ись! — выкрикнул Мистулов, и сотня, мигом сбросив страх, вскочила на лошадей, завернула зигзагом назад и широкой рысью выскочила на шоссе. Огонь турок сразу стих. Они снялись с гор и двинулись на юг. С запада широким наметом, во взводной колонне, поднимая пыль, спешили к нам наши пять сотен полка, свыше 600 шашек. Есаул Калугин с озабоченным лицом подскакал к Мистулову и доложил, что сотни не выдержали огня турок с фланга, свернули вправо, на север, перевалили через хребтик и скакали дальше на запад. Там их нашел казак Курбатов.
Мистулов улыбается, будто с нами ничего и не случилось, как и остальные пять сотен правильно сделали, что «не выдержали флангового огня турок и не последовали за своим командиром полка»…
Мистулов, опытный воин, чутко понимал, что на войне, в боях, бывают такие положения, которые происходят вне воли человека. В данном случае это и было так; и даже вышло к лучшему, что сотни хлынули в сторону, а не последовали за головной. Сотни, перемахнув через невысокий хребтик, продолжали скакать вперед. Туркам с командных высот эта картина была видна как на ладони. Эти пять сотен казаков выбрасывались на широкую долину реки Кара-су и угрожали не только их левому флангу, но и тылу. Собственно говоря, в этом и заключалась задача нашего полка.
Город Мемахатун
Все части остановились в Мемахатуне. На второй день к полковнику Мистулову обратился поручик, командир головной роты 154-го Дербентского полка, с написанной уже «реляцией», в которой говорилось, что он, этот поручик, первым со своей ротой ворвался в город, и просил подписать, что «командир 1-го Кавказского полка свидетель этому».
— Для чего это вам? — сухо спросил Мистулов.
— Для представления к награждению меня орденом Св. великомученика Георгия, — не смущаясь, ответил поручик.
Здесь я впервые увидел сокрушительный гнев всегда выдержанного Мистулова, который в тоне, не терпящем возражений, указал ему, кто именно первым ворвался в город Мемахатун, и приказал немедленно же ему удалиться.
«Продолжая преследование, части 39-й пехотной дивизии все время продвигались вперед; 27 июня 154-й Дербентский полк, после боя с противником, стремившимся удержать Мемахатун, овладел последним и начал распространяться к западу от него, в долину Кара-су», — пишет в своей книге генерал Масловский, словно казаков там не было…
Героический Мистулов, участник трех войн — боксерского восстания в Китае, русско-японской войны и теперешней, — безусловно, много повидал в боях, не раз ощущал боевой огонь разной силы, но тот огонь, который он перенес под Мемахатуном 28 июня, видимо, был наисильнейшим, как и самым страшным. Потом не раз, когда мы оставались вдвоем, он спрашивал:
— А помните Мемахатун, Федор Иванович? — И мы оба улыбались. Гибель вестового, казака Кандыбина, исключительно глубоко огорчила душу Мистулова. О нем он потом часто вспоминал и сокрушался. Высокий, стройный, широкоплечий, с рыжей бородой, на крупном рыжем белоногом коне донской породы — Кандыбин был очень заметен. В особенности, когда он шел верхом за своим командиром полка. И этим Кандыбин, безусловно, гордился. Не свались Мистулов на бок, когда он быстро соскочил с седла, эта пуля попала бы в него, так как на его месте молниеносно появился его конный вестовой и был убит наповал. Мистулов — мусульманин, фаталист — видимо, переживал, что своим спасением обязан этому казаку. Вообще он сокрушался так, словно потерял родного брата, и долго не мог забыть этого.
По императорскому закону строевые казачьи лошади и седла убитых казаков оставались собственностью полка, а семьям их высылались деньги по казенной расценке — за лошадь 250 рублей, а за седло 38. И вот благороднейший Мистулов, в противовес всем государственным и войсковым законам, приказал: коня и седло немедленно же отправить отцу казака в станицу Новопокровскую, а вдове убитого из полковых сумм переслал 200 рублей. После же — и Георгиевский посмертный крест.
Жест добрый и смелый.