Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
Шрифт:
Он шел спокойным шагом своей кобылицы благородных кровей и, глянув в нашу сторону, дружески и незаметно для других движением руки дал мне понять, как он счастлив, что наконец-то находится в строю и уже сейчас идет в атаку…
Атака
Две головные сотни кавказцев широкой рысью «в один конь», словно на учении, длинной лентой в 250 коней обогнали таманцев и прошли вперед, чтобы занять свой участок. Издали, сверху, казалось, что эти сотни кавказцев пересекают долину для того, чтобы стать скрыто на противоположной ее стороне. Все это видно туркам как на ладони. И когда все четыре головные сотни кавказцев и таманцев повернули фронтом против турок и перешли сразу же в широкую рысь, а потом — в намет, а следующие четыре сотни второго эшелона наметом выбросились из ущелья, по казакам турки сразу же открыли ружейный огонь, потом затрещали пулеметы, затем забухали пушки… От таманских головных сотен широким наметом выскочили вперед человек 20 дозорных. За головными сотнями, пересекая расстояние по диагонали, неслись две сотни кавказцев во главе со своим командиром Мистуловым и, достигнув полкового участка атаки, на широком намете развернулись в двухшереножный разомкнутый строй. Две сотни таманцев второго эшелона, выскочив из ущелья вслед за кавказцами и повернув направо, образовали общий фронт в-500 шашек. 2-й эшелон таманцев возглавил маститый 50-летний есаул Братухин.
За вторым эшелоном густой массой выскочил из ущелья общий резерв в четыре сотни под общим командованием генерала Колесникова и, построившись в двухшереножный развернутый строй, шел за своими передними эшелонами. Полковник Кравченко командовал резервом своего полка, а кавказским — есаул Калугин.
Вот тут-то все и началось…
Два полка казачьей конницы в 1500 шашек неожиданно и без единого выстрела, почти в мгновение ока, появились перед турецкими позициями и понеслись на них в атаку. Это не застало турок врасплох. Ураганный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь они открыли немедленно со всех мест и гнезд их позиций. Артиллерийского огня от турок мы не ждали, так как думали, что если наша артиллерия не могла продвигаться по горам, то и турки свою артиллерию отправили глубоко в тыл. Кроме того, их артиллерия открыла по нам огонь во фланг, с юга, с вершин, отделявших ее от нас глубоким ущельем.
От этого смешанного огня турок все мигом заклокотало, словно сало, брошенное на раскаленную сковородку…
Солнце было на последней точке своего дневного пути, ровно против казаков, смотрело им прямо в лицо, ослепляло глаза своими яркими лучами, и казалось, вот-вот закатится, чтобы от горя не видеть несчастную атаку казачьих конных полков и не видеть гибели многих казаков…
Мистулов молча, нервно шел шагов на двадцать впереди своего эшелона, направив все свое внимание, все свое существо вперед, только вперед. Изредка бросая взгляд в стороны и назад, думаю, он изучал реальное и психологическое состояние несущихся в атаку эшелонов.
Он что-то шептал. И я не думаю, чтобы он шептал священные слова из Корана перед смертельной схваткой с врагом… Он, безусловно, шептал слова проклятия тем, кто бросил полки в безумную атаку.
Пишущий эти строки скакал рядом с ним и левее его шагов на пять, чтобы вовремя схватить могущие быть короткие лаконичные распоряжения.
Было совсем не страшно, скорее интересно, так как это была первая атака всей нашей бригады вместе, полностью сохранившихся полков в своей боевой мощи; конная атака «по уставу» и во главе со своими старшими начальниками, храбрыми командирами. Я все время бросал взгляды во все стороны, чтобы убедиться в правильности сохранения сотнями «строя для атаки», как и для того, чтобы знать — какой полк смелее идет в столь тяжелую атаку.
Было не страшно еще и потому, что я скакал рядом с храбрейшим воином, коим являлся наш командир полка. Его высокая статная фигура благороднейшего горца Кавказа, его прыткий, как лань, кабардинец говорили мне, что такой воин не может быть убит. Мне казалось, что, если пуля врага перебьет ногу такой лошади, она все равно так же прытко будет скакать, как скачет вот сейчас на всех четырех ногах… Мне казалось, что, если Мистулов будет ранен, он все равно дойдет до окопов противника. И мне казалось, что он упадет с коня лишь тогда, когда пуля пробьет его голову…
Кентавр…
Головные дозоры таманцев, человек двадцать, почувствовав жесточайший турецкий огонь и желая как можно скорее пройти его, перешли в полный карьер своих лошадей и, извиваясь по каменистой местности мимо многочисленных валунов, уверенно, дерзко-храбро неслись вперед, на подъем, к туркам, к Славе и… гибели.
Так, думаю, решительно и смело неслись их предки, храбрые запорожцы, в погоне за татарами в причерноморских степях, для того чтобы убить лихого татарина или захватить его живым в плен.
За ними в полном порядке неслись головные их сотни туда, где неумолимая судьба равняет всех…
Головные сотни кавказцев шли ровно, смело, но без дозоров по линии фронта, чуть ниже их.
На таманском участке турецкий огонь «заскворчал» с такой силой, что сотни, видимо, уже без слов команды, с особенной яростью устремились карьером вперед, и при ярком закате солнца был ясно виден блеск казачьих шашек, как показатель того, что они доходили уже до шашечного удара.
Второй эшелон таманцев есаула Братухина приотстал от нашего, второго же эшелона, а третий эшелон был еще ниже в глубину. Третий эшелон кавказцев есаула Калугина наседал на свой второй эшелон и был от него в 100 шагах по дистанции. Турки перенесли свой огонь и по второму эшелону. Потом у меня в глазах получилась как бы «галлюцинация»: я вижу, навстречу нам бегут пешие казаки-таманцы с седлами за спинами. То бежали те казаки, под которыми были убиты лошади.
Обе головные сотни кавказцев как-то стали отклоняться влево от своего прямого направления, а потом, повернув по одному еще налево, скрылись где-то… Одновременно головные сотни таманцев повернули назад и веером, в полном беспорядке, карьером, с нечеловеческой быстротой неслись, прямо неслись на весь второй эшелон, ища спасения…
Наступила жуткая трагическая минута, не поддающаяся описанию… И мы почувствовали самое ужасное: атака жутко сорвалась.
Вся эта картина атаки продолжалась, может быть, чуть дольше пяти минут.
Мистулов, видя полный провал атаки и боясь быть смятым несущимися на нас таманцами головного эшелона, пришпорил коня, обогнал меня и, описав короткий полукруг, громко выкрикнул своему эшелону:
— По од-но-му-у!.. Кру-го-ом!
И взмахнув сложенной вдвое плетью, как на ученье, сам повернул своего коня назад — может быть, первый раз в своей боевой жизни…
Наш третий эшелон есаула Калугина, следовавший в непосредственной близости за своим вторым эшелоном, видя все это, сам повернул свои сотни «кругом»… А через несколько десятков шагов Мистулов, чтобы внести успокоение в ряды сотен, особенно громко, гортанно, как бы с досадой, выкрикнул:
— Ша-аг-го-ом!
И переведя в шаг своего разгоряченного коня, шел позади строя казаков — бледный, взволнованный, раздраженный и молчаливый.
Второй эшелон таманцев есаула Братухина также повернул «кругом».
Страх смерти в этом «огневе» оказался выше человеческого самообладания и страшней воинской дисциплины. И мы все видели и сознавали, что хлынувшие на нас головные сотни таманцев, спасающиеся от ураганного огня турок, еще минуту тому назад храбрые и послушные, теперь уже ничем не остановить. Они проскакали мимо нас, к своему полковому резерву. Резерв же таманского полка — две сотни, еще не достигшие сферы огня, делал какие-то перестроения, и к нему, как к матке улья, скакали казаки первого эшелона.