Казаки. Степан Разин
Шрифт:
– Нет, нет… – задыхался он. – Это не народ, а черт его знает что такое!.. Просто надо одного каналью повесить и вся недолга…
Вожи божились и клялись, что это просто леший попутал. Это было правдоподобно.
– Веди опять!..
И, шатаясь от усталости, выбившиеся из сил вожи повели отряд уже без сокращений ездовой дорогой. Все люди были голодны, прозябли и злились на все. И только на рассвете вышли на «мижгороцкай большак», и Языков отпустил вожей, погрозив им на прощанье плетью. Те, голодные, злые, вымотанные до последней степени, сели на обочине дороги и, кляня свою жизнь, окаянную, ели черствый хлеб.
– Вот погодите, черта,
Староста тяжело вздохнул: надоела ему вся эта пустяковина.
– Ишь, иней какой садится… – сказал он, оглядывая деревья. – К урожаю…
– А перед Миколой-то какой иней был… – заметил полесовщик. – Овсы хороши будут…
Из-за синих лесов поднялось солнце. Все заискрилось и заиграло драгоценными камнями – и поля, и леса, и дорога. В какой-то деревне справа от дороги над занесенными снегом кровлями курчавились золотые столбики дыма. Хотя и люди и лошади за ночь истомились, Языков поторапливал: он знал суровый нрав князя-воеводы.
Но вот и Арзамас – серый, прижавшийся к земле и тихий, как могила.
Языков невольно засвистал сквозь зубы.
– Гляди-ка!.. – сказал он Нащокину, который, потупившись, хмуро ехал рядом с ним.
В отряде все смолкло. Солдаты с вдруг побелевшими лицами осторожно косились по сторонам: весь городок был заставлен виселицами, на каждой качалось человек по пятидесяти. Висели мужики, бабы, попы, стрельцы, инородцы. Ткнулись в слободу, везде по притоптанному и окровавленному снегу валялись обезглавленные тела. Отрубленные головы тупо смотрели прикрытыми остекленевшими глазами. А на соборной площади десятки полураздетых людей изнывали в муках на окровавленных колах: кто выл по-звериному, кто, уже затихнув, страшно свис на сторону, кто молил о смерти и богохульствовал…
Поторапливая боязливо фыркающих лошадей, отряд проехал прямо к избе воеводы. Князь разнес Языкова за опоздание и приказал кормить лошадей: надо идти на усмирение в другую сторону.
Ордын забежал к своему сверстнику молодому Чегодаеву, который стоял у какого-то купчины тут же, на соборной площади. Чегодаев был бледен и испуган.
– Беда как лютует!.. – сказал он тихо. – И всех допрашивает сам. И все в один голос: хотели Москву взять и вас всех бояр и дворян да приказных людей перебить… Видел, что по городу-то делается? Прямо так толпами и казнит… Всего больше 10 000 на тот свет отправили. Некоторые, которые на кол посажены, живут по три дня… говорят… кричат… по ночам… Сегодня поутру по ошибке двух слепых повесили, а вчерась под городом усадьбу моего родича Ардаганова сожгли за то, что ее воры пощадили: ты-де им, ворам, мирволил!.. Так все дымом и пустили… Чистый ад!..
Не успел Ордын и отогреться, как прибежал драгун и потребовал его скорым обычаем к воеводе.
В передней была толпа ратных людей и горожан. Все испуганно молчали, слушая раскаты княжего голоса из соседней горницы. Немой Стегнеич низко поклонился Ордыну и молча указал ему на дверь, Тот вошел и остолбенел: под охраной двух рейтаров перед князем стоял Андрейка, его стремянный.
– Что? – сухо засмеялся князь. – Не ожидал? Это твой татарин?
– Мой стремянный, князь… – едва выговорил Ордын. – За что он взят?
– За что берем всех: за воровство, за измену…
– Прости меня, князь… – смело поднял на воеводу свои темные, лучистые глаза Ордын. – Нет ли ошибки тут? Такого слуги…
– Нет,
– Ну вот слышал? – усмехнулся князь. – А у твоего дяди, слышал я, вотчина на Закамской Черте хорошая есть?.. Я только для того тебя вызвал, чтобы удостоверить его. Его с воровскими письмами в ночь пымали – вон в углу валяются… Так и отцу отпиши. Вот тебе и верные слуги!.. Недаром он тогда вкруг шатра-то слонялся… Уведите его… – сказал он рейтарам. – И посадить на кол…
– Пойдем, айда… – возбужденно и громко говорил Андрейка. – Куда хошь, пойдем!.. Ничего… Все воровать будут… Прощай, казяин!.. Всегда маленький народ жалей-пожаливай… Бульна спасибо…
– Нет, а ты погоди… – сказал князь взволнованному Ордыну.
Ордын стоял, крепко сжав губы. Вся душа его поднималась дыбом. Но что же, что делать?
– Я вот еще что хотел спросить тебя… – сказал князь, указывая брезгливо на какую-то старую книгу, которая лежала у него на столе в стороне, поодаль от других бумаг. – Ты вот смекаешь в книжном деле – что это за книга?
Ордын осторожно взял полуистлевшую темную книгу.
– Это латынская книга… – сказал он. – Про то, как земля устроена.
– А что это на первом листе написано?
– Тут написано Orbis Terrarum, что по-нашему значит Земной Шар.
– Латынская, говоришь?
– Латынская.
– И никакой вреды в ней нету?
– Нету. Если хочешь, возьми у моего отца: у него она есть на русском языке…
– А что же это тут цифирь-то эта везде понасована?
– Так что? Этой цифирью в иных странах все давно пишут… – отвечал Ордын. – А откуда у тебя, князь, эта книга?
– В Темников у одной вещей женки протопоп отобрал… – сказал Долгорукий. – Сожгли ее там за ведовство да за воровство…
У Ордына опять горло точно кто шнуром перехватил. Он опустил голову. Ему хотелось плакать, выть по-собачьи, сквозь землю провалиться. И зачем, зачем он вернулся из чужих краев?! И пронеслось в душе потрясенной: а там не давно ли всю Европу окровянили из-за того, как причащаться: sub una или sub utraque?
– Ну, иди… – сказал воевода. – Да скажи там своим, чтобы поторапливались: дела много.
– Могу я взять себе эту книгу? – глухо сказал Ордын.
– Сделай милость, ослобони…
Ордын поклонился воеводе и вышел. Пробираясь протоптанной в обильном снегу тропинкой, он старался не смотреть в сторону собора, где на окровавленных кольях корчились люди. Там теперь и Андрейка… А они вместе выросли…