Казанова
Шрифт:
Бинетти попросила своего любовника отомстить Казанове за нанесенное, как она полагала, ей оскорбление. Браницкий выбрал время, и когда после спектакля венецианец зашел в уборную к балерине Терезе Казаччи, вошел следом и оскорбил Казанову. В словесном поединке победителей не было, однако поле боя осталось за Браницким. Выразительно посмотрев на эфес шпаги, Казанова покинул уборную актрисы: он не хотел ввязываться в скандал из-за актрисы, к которой еще не успел воспылать нежными чувствами. Но стоило ему сделать всего несколько шагов, как в спину полетели слова: «Трус венецианский!» — услышанные несколькими офицерами, ставшими свидетелями оскорбления. Обернувшись, «трусливый венецианец» пригрозил убить «польского храбреца» и покинул театр, решив дождаться обидчика возле входа. Браницкий все не шел, Казанова продрог до костей и, не выдержав, отправился ужинать к Чарторыским. Так как
— И как вы советуете мне поступить? — завершив рассказ, спросил он.
— Тут я вам не советчик, — отвечал воевода. — Надобно делать либо все, либо ничего.
Вернувшись домой, Казанова лег спать, полагаясь на справедливость изречения «Утро вечера мудренее». Физически крепкий Казанова обычно спал долго, давая организму своему хорошенько отдохнуть. Но проклятые слова Браницкого, а главное, сознание того, что им есть свидетели, которые уже разнесли весть об оскорблении по всей Варшаве, не давали ему покоя. Пробудившись задолго до рассвета, Казанова написал Браницкому вызов и, призвав лакея, приказал тому отвезти письмо графу, отдать в собственные руки и не возвращаться без ответа. В ожидании Казанова места себе не находил: ответ графа Браницкого означал для него не просто быть поединку или нет. Если граф примет его вызов, значит, он почитает его за равного и ему не важно, что за Авантюристом не тянется длинный шлейф сиятельных предков… Граф вызов принял. Казанова преисполнился счастья и восторга. Гражданин мира встал вровень с сильными мира сего. Своим умом, своими познаниями он давно уже обогнал многих из них, но признан был впервые.
Затем начались переговоры об оружии. Авантюрист хотел драться на шпагах, ибо фехтовальное искусство знал до тонкостей, Браницкий же предпочитал пистолеты и лично приехал уговаривать Казанову. Тот согласился. Дуэль решено было не откладывать, дабы слух о ней не дошел до короля. В тот же день, в условленный час, берлина, запряженная шестеркой рысаков, остановилась возле трактира, где проживал Казанова; в берлине сидел Браницкий с несколькими приятелями; забрав Казанову, они поехали за город, к месту, выбранному для дуэли. Прибыв туда, польский граф предложил венецианцу самому выбрать пистолет, и тот, взяв наугад, громогласно объявил, что будет стрелять в голову (так сказать, психологически надавил на противника). Браницкий побледнел и, отшвырнув шпагу, рванул на груди рубашку, обнажив грудь. Вынужденный последовать его примеру, Казанова с сожалением расстался со шпагой и расстегнул камзол. Быстро разойдясь, соперники встали в позицию; Авантюрист предложил Браницкому стрелять первым, тот занервничал, рука его задрожала и в результате оба выстрелили одновременно. Казанова был ранен в левую руку, Браницкий же упал, обливаясь кровью. Отбросив пистолет, Казанова устремился к поверженному противнику, но тут над головой его взметнулись сабли друзей графа…
— Канальи! Уважайте благородного человека! — раздался возглас поверженного поляка, и сабли убрались в ножны.
Браницкий был тяжело ранен в живот, и Казанова отвел его в трактир, где постарался разместить с наибольшими удобствами; все сопровождавшие знатного вельможу побежали: за лекарем, за хирургом, за священником, за родными и близкими…
— Бегите, — слабым голосом проговорил Браницкий, — иначе дойдет до государя, и не сносить вам головы. А ежели у вас нет денег, то вот, возьмите.
И он, собрав остатки сил, вытолкнул из кармана тяжелый кошелек, со звонким стуком упавший на пол. Венецианец поднял кошелек и бережно, стараясь не потревожить раненого, вложил его обратно к нему в карман:
— Благодарю вас, граф, однако ж кошелек мне ваш не надобен. Коли я окажусь повинным в вашей смерти, я сам явлюсь к королю. Но хочется надеяться мне, что рана ваша окажется несмертельной.
Поцеловав в лоб поверженного противника, Казанова вышел из трактира и, завидев вдали повозку, запряженную парой лошадей, попросил сидевшего за кучера крестьянина отвезти его в Варшаву. Не зная языка, он прекрасно договорился с помощью дуката и слова «Варшава». Забравшись в повозку, он прикрылся рогожкой, и крестьянин погнал коней во весь опор. Вскоре навстречу ему с саблей наголо промчался на взмыленном рысаке Бининский, закадычный друг Браницкого, и Казанова порадовался, что тот не заметил его под рогожкой. «Иначе непременно зарубил бы своей саблей», — с грустью подумал он.
Авантюрист намеревался просить убежища у князя Чарторыского, но того дома не случилось. Тогда он отправился в расположенный неподалеку от дома князя францисканский монастырь. Приняв
Келья, куда поместили Казанову, не могла вместить всех желающих поглядеть на него, знатные визитеры стали возмущаться, и перепуганные монахи тотчас отвели пострадавшему две удобные и просторные комнаты. Многие предлагали Казанове свои кошельки, но он, упоенный неведомым ему прежде чувством публичного признания, от них отказался, о чем потом, как он сам признался, горько жалел. Принимал он единственно провизию, всякий день посылаемую князем Адамом Чарторыским. Сторонники же Браницкого, напротив, злились, а великий коронный маршал Белинский с драгунами даже собирался окружить монастырь и взять его штурмом, ежели венецианца не выдадут добровольно. Король, однако, был к Казанове благосклонен, и в записке к воеводе российскому написал, что не станет дуэлянта наказывать, даже если Браницкий умрет. Враги тоже постепенно унялись.
Тем временем пясть левой руки Казановы, куда угодила пуля, нагноилась и распухла, и три хирурга, его пользовавшие, в один голос заявили, что сие есть гангрена и кисть надо ампутировать. В ответ пациент ответил, что он хозяин своей руке и не намерен расставаться с ней по чужой воле; сам же он гангрены не видит. Возмущенные лекари, почитавшиеся лучшими в Варшаве, ушли, на смену им явились доброжелатели, оскорбленные тем, что раненый отверг предложенную ему помощь. Казанова всех успокоил, всех поблагодарил, но позволить отрезать кисть отказался. Он был уверен, что заражения нет, а гной постепенно выйдет. Вечером к нему пришли уже четыре хирурга, сняли повязку, увидели, что рука вдвое толще обычного, и постановили отрезать ее до локтя. Уставший от споров раненый попросил их явиться завтра со всеми инструментами, необходимыми для ампутации. Хирурги тотчас разнесли новость сию по городу. А на следующий день Казанова велел слуге никого к нему не пускать. На том дело и кончилось. На Пасху, когда Казанова окончательно покинул монастырь и вернулся в свои комнаты в трактире, рука его висела на перевязи.
Король, увидев явившегося ко двору венецианца, протянул ему руку для поцелуя и осведомился, что у Казановы с рукой (хотя знал прекрасно всю историю лечения). Казанова сослался на ревматизм, и монарх посоветовал ему впредь беречься. Разговаривал он с Авантюристом дружелюбно, но холодно.
Второй после выздоровления визит Казанова нанес Браницкому. Он знал, что, несмотря на тяжелую рану, противник его пошел на поправку. Во время пребывания Авантюриста в монастыре к нему почти каждый день являлся лакей графа, чтобы справиться о его здоровье. Посему, покинув монастырь, Казанова почел своим долгом навестить бывшего врага. Знатный поляк принял его в постели (он еще не вставал), говорил с ним любезно и всячески показывал, что зла на него не держит. Он даже пошутил, что, к счастью для себя, решил не обедать перед дуэлью, поэтому пуля миновала его пустой желудок, ведь, будь он полон, она бы непременно пробила его.
— А я, ваше сиятельство, плотно пообедал, — признался Казанова, — из страха, что обед этот станет последним в моей жизни.
Еще Браницкий признался, что перед поединком сходил в костел исповедаться и причаститься. Слушая его, Казанова вспомнил те несколько слов, с которыми он обратился к Господу, когда узнал, что дуэль состоится: «Господи, если противник меня убьет, я попаду в ад. Так не дай же ему убить меня».
Так незаметно пролетело несколько часов. Казанова еще раз попросил Браницкого простить его за нанесенную ему тяжкую рану, а также поблагодарил за честь, которую Браницкий оказал ему, приняв его вызов. Расстались они вполне в приятельских отношениях. Свой рассказ о дуэли, как и рассказ о побеге из Пьомби, Казанова опубликовал отдельной брошюрой, имевшей, по свидетельству современников, большой успех, не меньший, чем устный рассказ, исполнявшийся автором чрезвычайно охотно. Ведь для плебея Казановы дуэль с потомком старинного рыцарского рода была чем-то вроде пожалования дворянства. Две недели разъезжал он по званым обедам и ужинам, рассказывая всем любопытствующим о своей дуэли. Иногда на этих приемах бывал сам король, однако он делал вид, что не слушает Авантюриста. Но однажды, отозвав его в сторону, Станислав Август спросил: