Казанский альманах. Гранат
Шрифт:
– Вот где ты укрылась от меня, желанная! Но я доберусь до тебя, от Мухаммад-бека никто не спрячется, даже за порогом знатности и могущества…
Она вырвалась, бросилась к шатру и укрылась за пологом, пытаясь унять стук рвавшегося из груди сердечка. В шёлковой обители царил покой, нянька покачивала расписную зыбку, ласково напевала колыбельную. Даже с порога Айнур была видна тёмная головка сына Акморзы. Мальчик родился полгода назад, и уже сейчас бек Тенгри-Кул называл его продолжателем славного древнего рода. С тех пор, как Айнур поселилась в доме улу-ильчи, она позабыла о страшившем её Мухаммад-беке. Тенгри-Кулу удалось отбить семью Айнур от нукеров влиятельного сановника и укрыть в своём поместье. Только недавно они вернулись в Казань, посчитали, что опасность миновала. А оказалось, беда не ушла, она выжидала, ходила кругами и вот настигла беспечную жертву. Айнур всхлипнула. Она
Под улюлюканье толпы на майдан вышло полсотни пар. В одних шароварах с обнажёнными мускулистыми торсами борцы, пригнувшись и зажимая в руках широкие пояса, двинулись друг к другу. Зрители восторженно закричали, замахали руками, они торопились поддержать своих любимцев, выказать им свою поддержку. Первая схватка была яростной, но недолгой. Победители остались в кругу, побеждённые отошли в сторону. Ещё схватка – и опять круг сузился наполовину, выпуская с майдана побеждённых. Не прошло и часа, как в кругу остались два борца – казанский воин Корычтимер и ногаец Айтуган-батыр. Борцы долго примерялись друг к другу, ходили по кругу, делали молниеносные, обманные броски и тут же отскакивали. Толпа, не в силах сдерживаться, оглушительно свистела и ревела. Наконец терпения не хватило у степняка, Айтуган ринулся на казанца и сжал его в страшных объятиях крепкого пояса. Синими буграми вздулись жилы на шее батыра, пот катился крупными горошинами по лицу и спине. Казалось, победа ногайца совсем близка, но никто и не понял, как, словно скользкий угорь, вырвался из объятий Айтугана Корычтимер. Молниеносный бросок – и ногаец на спине. Толпа взорвалась криками, даже голосистые карнаи не могли перекрыть восторгов казанцев и разочарований кочевников.
А вдали уже призывно забили барабаны, глашатаи бросили в небо резкие призывы, начинались скачки, и народ зазывали на главное развлечение Джиена…
Казанская ханум вернулась во дворец одна, повелитель после скачек вновь отправился в Кабан-Сарай. Сююмбика подошла к распахнутому окну. Буйствующий в летнем цветении сад зазывал прохладой тенистых беседок, манил каменными тропами, теряющимися в таинственных поворотах. Где-то там, в густой зелени лиан, притаился грот, созданный искусными руками зодчего из земель ляшских. Сафа-Гирей лично следил за созданием тайного уголка, чтобы однажды поразить свою любимую.
Сююмбика прикрыла глаза, как же явственно ей вспомнился тот вечер, когда гаремный ага принёс госпоже изысканное приглашение. Разлука была невыносимо долгой, Сафа-Гирей с весны уехал с инспекцией по даругам, а по прибытии зазвал ханум в ночной сад. Мечтавший поразить любимую, хан был неистощим на выдумки, и она, едва нога ступила на садовую дорожку, услышала печальную, завораживающую музыку флейты. Огоньки разноцветными светлячками указывали путь к гроту, и женщина отправилась по нему, едва удерживая трепет от предвкушения встречи с супругом.
– Любимый, – шептала она, – как же я соскучилась, любимый мой.
Ханум всё убыстряла шаг, пока не увидела грот, расцвеченный китайскими фонариками. А флейта не утихала, плакала и зазывала. Она огорчилась, увидев сквозь кисею занавеси лишь одного флейтиста, в гроте, кроме музыканта, не было никого. Должно быть, она слишком торопилась на встречу, на которую повелитель вовсе не спешил. Сююмбика замешкалась на входе, но ага низко поклонился и откинул кисею, приглашая госпожу войти. Уют каменному гроту придавал горящий камин, непривычный для восточного глаза, и раскиданные по полу шкуры, мягкие с длинным ворсом, удивили ханум. Здесь не было ничего знакомого, обыденного для дворцового быта, только облик флейтиста в накрученной чалме напоминал, что Сююмбика находится в ханском саду, а не в заморской стране. Музыкант опустил флейту, склонил голову, она не смотрела на него, а он вдруг заговорил низким, чувственным голосом:
Сто тысяч раз кинжал любви полосовал мне тело,Разлука бросила в шипы, в сто тысяч ран одела.Но даже и среди шипов, тебя благословляя,О нежном аромате роз влюблённо сердце пело.Сююмбика в гневе свела брови, хотела оборвать дерзкого,
– Накажи несчастного влюблённого, повелительница! Брось его сердце в огонь этого очага, спали дотла его душу, но дай, Сююм, насладиться сладостью твоих губ…
Сююмбика вздохнула. Та встреча случилась в начале лета, сейчас же летняя пора катилась к закату, но не успели остыть в памяти ханум горячие ласки мужа в том созданном по воле любви гроте. Минуло лишь два месяца, а Сафа перестал смотреть в её сторону. Ханум предприняла тайное расследование, допросила евнухов, прислужниц и не нашла за словами слуг счастливой соперницы. Женщины на ложе господина не задерживались подолгу, повелитель никого из них не выделял. Оставалась лишь одна соперница – власть, которую Гирей так боялся потерять. Только этим могла объяснить ханум внезапное охлаждение супруга. Повелителю, опасавшемуся смут и переворота, стало не до любовных встреч. Госпожа не ведала, как оказалась близка в догадках об истинной причине отстранённости Сафа-Гирея, и как прав был хан, который угадывал за льстивостью казанских вельмож вероломство созревающего заговора.
Управляющего тайными делами Мухаммад-бека томили раздумья. И беспокоили его не только мысли об участии в готовящемся перевороте, подумывал он о незавершённом деле, которое не давало спокойно спать. Не раз высокая должность бека позволяла проделывать тёмные и беззаконные делишки. Он укрывал их за высокопарными словами «сделано во имя интересов великого ханства». Царедворец умело расправлялся со своими личными врагами, присваивал их имущество и пополнял собственную казну крупными взятками и незаконно отнятым товаром у бесправных купцов. Кто мог перечить блистательному Мухаммад-беку, которому покровительствовал сам улу-карачи Булат-Ширин, и кто посмел бы противиться, рискуя быть обвинённым в соглядатайстве и измене Казанскому ханству? Бек изощрённо продумывал любую интригу. В его остром изворотливом уме рождалась стройная цепь действий, никогда не дающая сбоев. Он мог с лёгкостью прижать богатого торговца и разорить захолустного мурзу. Но сейчас перед ним стоял враг, который не уступал Мухаммад-беку ни в знатности рода, ни в могуществе, ни в своём влиянии на повелителя. Светлейший улу-ильчи Тенгри-Кул осмелился бросить вызов беку, когда увёл у него добычу, а управляющий тайными делами давно считал её своей. Больше года назад, когда Мухаммад-бек впервые увидел Айнур, бедную сироту, проживавшую в лачуге деда-гончара, он не знал препятствий для обладания прелестным созданием. Вольная дочь Казани, несмотря на свою бедность, не могла уподобиться участи невольницы, но для могущественного бека, не раз преступавшего закон, не существовало невозможного. Неведомыми для вельможи путями бек Тенгри-Кул возвысил дочь гончара до высот, недостойных её происхождения, и посчитал, что этим защитил Айнур от посягательств могущественного сановника.
Мухаммад-бек в раздумье поглаживал крашенную хной бородку; во многом расчёт улу-ильчи был правилен. Беку Тенгри-Кулу стоило только припасть к ногам повелителя с жалобой на управляющего тайными делами, и Сафа-Гирей не преминет воспользоваться давно ожидаемым случаем. Мухаммад-бек был умён и чувствовал неприязнь повелителя ко всем ставленникам улу-карачи Булат-Ширина. Хан не вступал в открытую борьбу, хранил хрупкость перемирия, заключённого с казанским диваном. Но жалоба улу-ильчи на произвол ближайшего человека из свиты ширинского эмира только поможет подставить подножку оппозиции. Жертвой же, положенной на алтарь ханской интриги, мог стать он – Мухаммад-бек. Во что тогда обернётся его могущество, если в борьбе столкнутся сам повелитель и глава дивана?
Но пока Мухаммад-бек бездействовал, и Тенгри-Кул не пытался навредить вельможе. Соглядатаи управляющего тайными делами доносили господину об очередном исчезновении Айнур из Казани. Мог ли бек Тенгри-Кул знать, что никто в столице не минет вездесущего ока управляющего тайными делами. Эту женщину не могли сокрыть и воды Итиля! О, как она влекла его! Мухаммад-бек дёрнул ворот, он чувствовал, что задыхается. Лицо Айнур не исчезало из воображения, оно возникало всякий раз, такое пленительное и беззащитное. Она стала ещё прекрасней, девушка превратилась в женщину, которая влекла зрелого вельможу с силой необузданной страсти. Но он заставлял себя быть терпеливым и не совершал безрассудных поступков, шаги эти грозили опасностью, пахли опалой, зинданом, а то и смертью. И управляющий тайными делами затаился, он ждал, делал вид, что равнодушен к дому бека Тенгри-Кула и давно позабыл девчонку из Гончарной слободы. Успокоенная его бездействием и Айнур зажила прежней жизнью. А бек всё ждал.