Казанскй треугольник
Шрифт:
С каждым словом он говорил все увереннее. Я опустил взгляд — дрожь в его руках прекратилась.
Я вызвал Балаганина и дал команду на разработку Вагапова. Стас при мне выписал все необходимые документы и отправил Вагапова под конвоем на «Черное озеро».
Что делать дальше — я пока не знал. Вагапову не верил, но доказать ничего не мог.
«Кто такой Вагапов? — спрашивал я себя. — Участник преступной группы или до смерти запуганный водитель? Как можно напугать уже немолодого мужчину, чтобы у него пропал страх перед законом? Пока ясно только одно, что он отказывается от сотрудничества со следствием, и наша задача заключается в том, что бы его разговорить».
Вечером у себя в кабинете я слушал итоги работы оперативной группы. Обнадеживающих результатов не было. Меня по-прежнему мучил вопрос, на каком этапе исчезли меха из закрытых контейнеров?
— Последними, кто закрывал и опечатывал контейнеры, были работники склада и охрана. С момента опечатки и отправки прошло более семи часов. Могли ли в этот момент перегрузить меха из контейнеров на глазах работников охраны — явно нет. Ни один вор не пошел бы на такой риск, если нет сговора с охраной. Но договориться со всеми охранниками просто невозможно! Кстати, контейнеры необходимо вновь опломбировать. Где взять пломбир? Для этого надо проникнуть на склад, а склад под охраной. И снова охрана? Всех не уговоришь, а это значит, что проще завладеть мехами, напав на машину.
Я вновь и вновь проходил по этой цепочке и все больше убеждался, что Вагапов знает о нападении, но не хочет говорить.
Следующий день был посвящен допросам охраны. Наши сотрудники вызывали их одного за другим, но реальных результатов добиться не смогли.
Мое решение о задержании Вагапова было воспринято коллегами неоднозначно. Следователь и другие сотрудники, входящие в состав опергруппы, были категорически против задержания, так как считали, что у нас для этого нет прямых оснований. Все опасались прокурорской проверки, и никто не хотел получать выговор за мое решение.
Следователя я попросил, чтобы он связался с прокуратурой и получил санкцию на обыск в квартире Вагапова. Лицо следователя перекосилось.
— Виталий, в чем дело? — спросил я его. — Ты не хочешь просить прокурора о санкции? Но это твоя работа!
— Если это моя работа, то я и должен принимать решения, а не вы. Если вы самостоятельно решаете, то сами и просите, — отрезал следователь.
Я закончил совещание и попросил остаться Станислава.
— Стас, как он там? — спросил я его.
— Все нормально. Думаю, к вечеру будет результат.
Утром группа сотрудников уголовного розыска проводила обыск в квартире Вагапова. Он проживал в девятиметровой комнате малосемейного общежития с женой и семнадцатилетним сыном — студентом химико-технологического техникума.
Тщательно осмотрев небольшую комнату, сотрудники не нашли ничего, что могло бы их заинтересовать. Судя по обстановке, семья жила в среднем достатке и никаких излишеств не имела. После обыска жену Вагапова доставили в МВД на допрос к следователю. Беседа с ней не внесла никакой ясности.
Она подтвердила, что четырнадцатого апреля муж ушел на работу рано утром, где-то часа в три. Пришел, как обычно, вечером, ни о каких происшествиях не рассказывал. Все было обычно, и этот день ничем не отличался от других.
Сам Вагапов вел себя на допросах спокойно, повторял уже не раз сказанное, не отходя ни на шаг от первоначальных показаний. В камере держался также спокойно, в контакт ни с кем не вступал, на все попытки его разговорить отмалчивался и, отвернувшись к стене, тихо плакал. Его поведение в камере было вполне естественным для человека, ни за что задержанного сотрудниками МВД.
Необходимо было что-то предпринять, чтобы его расшевелить. Переговорив со Стасом, мы ввели нового человека в разработку Вагапова. Мы перевели их обоих в свободную камеру и стали ждать. Истекали третьи сутки пребывания Вагапова в камере предварительного заключения. За все дни он по-прежнему держался своих показаний, что делало его дальнейшее пребывание в камере бесперспективным.
Я вынужден был поехать в прокуратуру района и попросить у прокурора продлить задержание еще на двое суток. Прокурор был против, и мне стоило больших усилий убедить его в необходимости этого. Всю ответственность за это задержание я брал на себя, и моя внутренняя уверенность в том, что водитель причастен к налету, склонили чашу весов в мою пользу. Прокурор подписал постановление о дальнейшем содержании в ИВС, и я с облегчением вышел из его кабинета.
Я вызвал конвой и через три минуты они доставил Вагапова ко мне.
Внешне он оставался невозмутимым, но я интуитивно почувствовал, что с ним что-то произошло и, по всей вероятности, совсем недавно, может быть, минуту-две назад.
Он впервые поинтересовался, что будет с ним, если он признается в том, о чем постоянно его спрашивают.
— Давай, не мудри, — сказал я ему. — Мы сейчас с тобой вдвоем в кабинете, и никто никогда не узнает, что ты мне расскажешь. А там будет видно, как тебя вывести из разработки. От тебя зависит, кем ты пройдешь по делу — свидетелем или обвиняемым. Решай, Вагапов, тебя дома ждут дети и жена.
Допрос пришлось прервать — меня вызывал Владимир Алексеевич Носов.
Время было около шести вечера, когда позвонил Станислав и сообщил неожиданную, но приятную новость:
— Ты знаешь, шеф, после твоей беседы с Вагаповым он вошел в камеру, лег на шконку и зарыдал. Чем ты его так зацепил? Что было дальше, ты не поверишь! Вагапов рассказал сокамернику, что когда его вели на допрос, он в коридоре МВД увидел одного из участников нападения на машину и решил, что их уже поймали.
Это была большая наша удача, пусть и случайная.
Если бы я освободил его, то этой встречи не было бы, и мы до сих пор только и догадывались о том, что было разбойное нападение на машину.
Утром мы со Станиславом решили провести небольшую оперативную комбинацию. Ее суть сводилась к тому, чтобы заверить задержанного, что милиция уже поймала всех участников нападения и полностью владеет картиной преступления.
Вагапова ввели ко мне в кабинет под усиленным конвоем. Я сухо предложил ему присесть и, не поднимая головы, продолжал писать.