Казанскй треугольник
Шрифт:
— Присаживайтесь, — предложил старший и представился Виктором Алексеевичем Абрамовым.
Максим присел на стул и вытянул ногу. Нога, которую он сильно ударил во время аварии, опухла и не давала свободно двигаться.
Тот, что помоложе, встав со стула, подошел к парню, словно стараясь его получше разглядеть.
— Станислав, не приготовите ли нам чаю, — попросил Абрамов. — Разговор будет долгим, и перед этим, я думаю, стоит попить чайку.
Абрамов протянул Максиму пачку сигарет и предложил закурить.
— Я не курю, — отказался Марков и стал, в свою очередь, внимательно наблюдать за работниками милиции.
По их движениям, репликам, которыми они обменивались, Максиму стало ясно, что перед ним опытные работники, и с ними надо поосторожнее.
Поставив, перед ним стакан с чаем, Абрамов попросил рассказать о себе.
— Что конкретно вас интересует? — спросил Максим. — Думаю, что вы обо мне знаете намного больше, чем я сам.
Но долго не стал отпираться и начал рассказывать. Врать не хотелось, так как скрывать ему было нечего, и все что он рассказывал, легко и быстро проверялось.
Максим рассказывал и не сводил глаз с оперативников.
Оттого, что Станислав изредка заглядывал в бумагу, лежавшую перед ним на столе, Максим понял, что он сверяет его показания с уже имеющимися сведениями.
Когда он закончил говорить, Абрамов поинтересовался:
— А почему ты устроил гонки по городу, подвергая опасности людей? Чего испугался? Да, кстати, скажи мне, почему ты пошел на таран милицейских машин? Зачем тебе это надо?
Максим не стал лукавить:
— Я несколько дней подряд у своего дома видел какую-то машину, которая целыми сутками стояла под моим окном. В машине постоянно находились неизвестные люди, четыре человека. Кто они, я не знаю, кого они пасли около моего дома, тоже не знаю. Вы говорите, что это были работники милиции, но я в этом не уверен. Они все время были в штатском, и я решил, что это бандиты. Потом я заметил, что эти люди сопровождают меня по улицам. Это вообще непонятно — кто они, что им надо? Я не преступник, и мне скрываться нечего, я просто испугался за мать, которая часто остается одна и не сможет оказать сопротивление этим парням, если они попытаются проникнуть в нашу квартиру. Вчера я положил мать в больницу и вечером, возвращаясь домой, опять увидел эту машину. Хотел позвонить в милицию, но передумал. Что милиции сказать? Что под моими окнами который день стоит легковушка? Вы сочли бы меня шизофреником. Сегодня я хотел убедиться, за кем они ведут наблюдение — за мной, за мамой или за соседями. Сел в машину и поехал в город. Когда ехал, заметил, что за мной следуют уже две машины. Когда меня остановил работник милиции, я обратил внимание, что эти машины тоже остановились, и из них стали выходить здоровые ребята. Я испугался, что они нападут, и рванул. Что было потом — уже плохо помню. О том, что машины, перегородившие улицу, были милицейские, не знал, они были без милицейской окраски. В последний момент я попытался уйти от столкновения, но не смог. Мне очень жаль, что так случилось. Когда машина загорелась и я выбрался — опять испугался, теперь уже работников милиции, поэтому и попробовал убежать.
— Слушай, Марков! Все, что ты нам здесь говоришь, — чепуха. Ты прекрасно знаешь, за что ты задержан, — заговорил Станислав. — Советую рассказать о налете на контейнеровоз. Кто организовал, кто участвовал и где сейчас груз? Ты знаешь, твой подельник Баринов, к которому ты так часто приезжал в Адмиралтейскую слободу, задержан и дает показания. Теперь тебе ясно, почему ты здесь?
— Да, я хорошо знаю Андрея Баринова, мы часто встречались с ним, ходили в кафе, на танцы. Он не мог вам рассказать такого, потому что я ничего преступного не совершал! Если вы не врете, то пригласите Баринова, пусть он при мне расскажет. Я просто хочу посмотреть ему в глаза и понять, почему он на меня наговаривает. А то, что сейчас вы мне говорите, как раз и является полной чепухой, как вы выразились.
— Хорошо, Максим, — спокойнее сказал Станислав, — мы непременно организуем эту встречу, но тогда ты потеряешь единственный шанс, который называется чистосердечным признанием. Все последующие наши действия будут называться не иначе, как изобличение преступника в совершении им тяжкого преступления. Ты хоть понимаешь, что тебе грозит? Молчишь? Это, брат, сто девяносто первая статья со значком «прим.», по-русски — кража государственного имущества в особо крупном размере, и санкция там вплоть до расстрела! Дошло до тебя? Теперь понимаешь, что будет, когда мы докажем этот разбой?
— Извините меня! — обратился Марков ко мне. — Вам просто не на кого повесить это преступление, вот вы и решили загрузить меня. Я не совершал никаких противоправных действий, и если вы меня будете дальше грузить, то я найму адвоката и без его присутствия ничего говорить не буду. То, что я разбил машины милиции, — не отрицаю, но все остальное — не мое, и отвечать за какие-то разбойные нападения не собираюсь. Ищите дураков в другом месте! А сейчас я устал, у меня очень болит нога и обожженная спина, — сказал Максим и попросился в камеру.
Через три минуты Максим был уже в камере и отдыхал на своем лежаке. К нему подсели сокамерники и стали расспрашивать, у кого был, и что ему вменяли. О том, что кто-то из этих двоих работает на милицию, Марков не сомневался, но кто конкретно, не знал. Прикинувшись простачком, он стал пересказывать им весь разговор, состоявшийся наверху в кабинете Абрамова.
— Да, ты, мужик, влип в историю, — посочувствовал Наиль. — Теперь начнут грузить по полной. Тебе остается только защищаться. Главное, если ты действительно не при делах, не грузись, что бы они тебе ни говорили и ни обещали. Требуй очные ставки, заключения экспертизы, обязательно найми адвоката, при нем они хоть бить тебя не будут. Главное, не сдавайся и не думай писать явку с повинной, пусть все доказывают.
Леша начал издалека. Он стал приводить примеры, когда задержанный в ходе следствия не произносил ни одного слова, но его все равно судили и расстреливали, так как за него все говорили его подельники.
— Я что тебе посоветую, — говорил Леша, — может, тебе стоит поторговаться, ведь твоя судьба сейчас у них в руках. Как они этот вопрос поставят перед следствием, так все и будет решено. Здесь «чернуха», а не РОВД. Здесь умеют развязывать языки. Я еще не знаю такого случая, чтобы кто-то отсюда вышел на волю. Здесь только одна дорога — в зону.
Марков повернулся к стене и закрыл глаза.
«Вот я и в тюрьме, — подумал он, засыпая, — сколько дней и ночей мне предстоит провести здесь, не знает никто, кроме Бога. Увижу ли я живую мать?»
От этих мыслей на глазах выступили слезы. Он тихо заснул.
Ночью во сне он видел мать, которая стояла у окна и плакала, глядя ему вслед, а он все шел и шел, не в силах оглянуться.
Марков проснулся от лязга двери. Мужчина средних лет в погонах старшего сержанта занес ведро с водой и тряпку. Все это он бросил на пол:
— Уборка помещения. Всем оставаться на своих местах. Берегите свое здоровье!
Леша, встав с койки и взяв в руки тряпку, начал уборку. Отжав тряпку и вылив грязную воду в парашу, он постучал в дверь камеры. Прошло минуты две, прежде чем ее открыли. Охранник молча забрал ведро с тряпкой и закрыл дверь.
Максим лежал на койке и разглядывал потолок. Лежак был жестким, с непривычки болели бока и спина, и боль эту невозможно было никак облегчить. Поврежденная нога по-прежнему сильно болела. Он встал, подошел к двери и начал стучать.