Казарма
Шрифт:
Декабрь.
Дежурный по штабу уходит, а старшина 5-й роты Федоренко, дремотно щуря заплывшие жиром глаза, с минуту рассматривает новенького и скептически поджимает мясистые, словно у породистой деревенской девки, губы. Во взгляде его можно прочитать недовольство - то ли преждевременной побудкой, то ли внешним видом "пополнения".
Да и то! Новенький совсем не производит впечатления гренадера. Смотрится он малорослым, щупленьким - хилым. Шинель не по росту свисает с его пацаньих плеч, поношенная шапчонка накрывает всю стриженую голову и пригибает книзу уши. Глаза новенький имеет большие, голубые - девчоночьи.
– Как кличут-то тебя, воин, Аникой, что ли?
– усмехается старшина.
– Почему?
– искренне удивляется новенький.
– Акулов я, Алексей. Военный строитель рядовой Акулов.
– Ишь ты! Грозная у тебя, брат, фамилия, - констатирует Федоренко.
– А ответь-ка мне, Акулов Алексей, где это твоя новая шапка может быть?
– Нету, - потупившись и краснея, тихо отвечает новенький, а потом с каким-то непонятным вызовом добавляет: - Мне и в этой хорошо.
– Ну-ну... Как говорится, дело хозяйское, - ставит Федоренко точку в разговоре и поднимается из-за стола.
– Пойдём-ка, "хыщник", на место определяться.
Старшина показывает Акулову свободную койку на втором ярусе и удаляется в свою каптёрку-раковину. Только он начинает маститься на лежак додремать утрешнее, как звонит дежурный по части:
– Старшина, почему ваш участок плаца до сих пор не убран? Даю полчаса. Лично приду проверить.
Федоренко кладет трубку, в сердцах чертыхается и велит дневальному позвать новенького. Через мгновение Акулов перед ним.
– Товарищ старшина по вашему приказанию явился!
– Какой такой старшина, да ещё и святой, ко мне явился?
– Не старшина, а я, Акулов, рядовой, по-вашему, товарищ старшина, приказанию не явился, а прибыл!..
Повеселевший Федоренко хмыкает от удовольствия.
– Эк, брат, и накрутил ты! Вот что: дежурный по роте выдаст тебе метлу - срочно нужно подмести плац до третьего подъезда. Понял?
– Понял.
– Не "понял", а "есть"!
– пытается быть жёстким старшина.
– Ну, есть.
– Э-эх, иди с глаз долой! Через двадцать минут проверю.
Федоренко наблюдает сквозь проталинку в окне, как Акулов выходит из подъезда и обозревает снежную пустынь плаца. Крупяной снег сыплет густо и настойчиво. Новенький опускает клапана шапчонки, левую руку упрятывает поглубже в рукав шинели, а правой перехватывает связку голых прутьев и принимается водить ею из стороны в сторону. Появляется полынья темного асфальта, но потом, пока Акулов дыханием пытается согреть руки, она прямо на глазах бледнеет, сужается и исчезает вовсе.
"Вот чудило на мою голову, - вздыхает старшина, - ещё и руки отморозит..."
– Свиридов!
– кричит он дежурному по роте.
– Отнеси-ка новенькому рукавицы.
Акулов торопливо натягивает солдатские трёхпалые перчатки и с удвоенной энергией принимается за дело. Снегопад словно пугается его натиска и постепенно стихает. Темная дорожка асфальта начинает расти...
Приближается время обеда. Сержант Свиридов берёт новенького на заготовку в столовую. Акулов бегом разносит по столам объёмистые огняные бачки с супом и кашей, прохладные чайники с киселём, стопки алюминиевых чашек. Теперь ему жарко, и он часто утирает пот со лба тыльной стороной ладони.
Появляется личный состав роты. Чумазые, в черных от солярки и серых от цемента рабочих бушлатах и телогрейках, воины-строители рассаживаются за длинные столы. Гомон, смешки, звяканье посуды смешиваются в сплошной гул. Акулов приглядывается к своим новым товарищам, стараясь угадать в них будущих друзей.
Он садится за последний стол, чтобы самому наконец основательно пообедать, и сразу чувствует во всем теле приятную усталость.
– Новый, что ли?
– спрашивает его солдат в пригнанной и чистой форме. Какой призыв?
– Декабрьский, - охотно откликается Акулов.
– Салага, значит? Так-так...
– многозначительно роняет сосед.
– Перестань, Гандобин!
– одёргивает его сидящий рядом Свиридов.
– Хоть за едой отдохни.
– А тебя колышет, да? Трогают тебя?
– огрызается тот.
– Зануда!
– машет сержант рукой и отворачивается.
Когда рота уходит, Акулов вместе со вторым дневальным сдает на кухню грязную посуду, моет столы горячей водой, подметает пол под ними и только потом идёт в казарму. Там он пристраивается на табурете у окна и намеревается заслуженно отдохнуть. Сразу вспоминается родимый дом, он видит мать, отца, братуху, слышит их говор...
– Акулов! К старшине!
– прерывает его грёзы крик дневального.
Федоренко, уже отоспавшийся, находится в благодушном расположении духа.
– Слушай, брат, - доверительно говорит он новенькому, - приказано нам полы в казарме подраить. Что ты думаешь на этот счет?
– Думаю, мыть надо, - серьёзно отвечает Акулов.
– Как говорится, нет вопросов. Ведро и тряпку получишь у дежурного.
Казарма - размерами с добрый спортзал. Через час старшина проверяет работу: заглядывает, кряхтя, под койки, смотрит придирчиво за дверями, даже тумбочки от стен отодвигает - везде блеск и чистота.
– Молодец, "хыщник", получается!
– одобрительно хлопает Федоренко солдата по плечу.
– Теперь отдыхай.
Новенький опускается на табурет и вытягивает одеревеневшие ноги. Надвигается вечер. Казарма погружается в полумрак. В умывальной комнате утомительно капает из нескольких кранов вода. Все это нагоняет на Акулова вязкую дремоту...
Но вскоре вспыхивает свет. Воины возвращаются с работы. Казарма наполняется вдруг и сразу. В одном помещении гомонят и двигаются более сотни человек. Кто переодевается в чистую форму, кто спешит в умывальник. В одном углу уже слышится бренчание гитары, из другого доносятся всплески смеха, в третьем разгорается ссора...
На Акулова пока никто не обращает внимания. Он тихо сидит в своём углу и приглядывается с любопытством ко всему происходящему вокруг. На лице его светится улыбка. Уж очень ему хочется с кем-нибудь поговорить!
В 18 часов 30 минут личный состав роты направляется на ужин. Новенький садится за последний стол и только тогда замечает, что в соседях у него снова Гандобин. С кем, с кем, а с этим типом Акулову общаться что-то не хочется. Может, пересесть? Пока раздумья длятся, Гандобин вдруг хватает его кусок хлеба и перекладывает к своей чашке.