Казарма
Шрифт:
Признаться честно, если в первые дни, помня о кошмарном туалете, я драил пола даже, можно сказать, с удовольствием и азартом, то потом это занятие прискучило мне, стало весьма тяготить. Ни за прожитые до этого почти двадцать лет жизни, ни в последующие все два года службы мне не доводилось в таком количестве заниматься поломойством, как в эти две недели, и, надеюсь, до конца жизни уж не придётся. Хотя, надо отметить, продраив без малого три десятка раз обшарпанные доски казарменных полов, я стал вполне квалифицированным поломойщиком...
Впрочем, не пора ли дальше?
Наступил день принятия присяги. Самый торжественный день для новобранцев, как настраивали нас отцы-командиры. Я так восторженно и
САМЫЙ ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ДЕНЬ
В службе каждого солдата есть день, который запоминается, наверное, на всю жизнь - день принятия присяги.
Позади курс молодого бойца. Тяжёлыми и объёмными были дни учения. Постигали азы строевой подготовки, изучали Уставы Вооружённых Сил СССР, усвоили первые политические занятия.
И вот наступил этот день. Он торжественный не только для солдат молодого пополнения, но и для старослужащих. Этот день - праздничный. К нему тщательно готовятся. Новобранцы ещё раз повторяют текст присяги, прослужившие год-два чистят обмундирование, сапоги, подшивают ослепительные подворотнички.
С утра весь личный состав подразделения выстраивается на плацу. Замирают шеренги воинов. Оркестр звенит маршем. Вдоль рядов проносится реликвия - знамя части. Командир произносит короткую речь. Начинается церемония посвящения в солдаты Советской Армии.
Над застывшим строем раздаются весомые, чеканные слова присяги:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином...
Молодой воин волнуется, голос его от напряжения неожиданно ломается, горло сжимает спазма. Но тяжесть оружия в руке действует успокаивающе, он перебарывает волнение, и вот уже отчетливо, резко, с полной ответственностью он произносит:
– Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик, и как воин Вооруженных Сил я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью...
Эти клятвенные слова произносили наши братья и отцы в Великую Отечественную войну. Давали подобную клятву наши деды, защищая завоевания революции в пожаре гражданской войны. Теперь такую клятву даем и мы защитники нашей социалистической Родины.
Воин читает заключительные суровые слова присяги:
– Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.
Принимает присягу другой воин, потом следующий. И снова и снова раздаются слова присяги. Строй застыл по стойке "смирно". Последний воин молодого пополнения принимает присягу, и тишину раскалывает звенящий марш оркестра.
Торжественная часть закончилась, но праздничный день ещё в полном разгаре. Концерты художественной самодеятельности, кино, праздничный обед дополняют его.
На лицах молодых воинов не исчезает отпечаток пережитого волнения.
Потекут дни, недели, месяцы солдатской нелёгкой службы. Из
Публикация моего опуса в газете имела два последствия: замполит части подполковник Кротких имел со мной приватную беседу, в ходе которой пожурил меня за самостоятельность, попросил впредь всё отсылаемое в редакции прежде показывать ему ("Нет, нет, не подумай, Саша, что это цензура, так лучше будет, так надо..."), а также с моего согласия подполковник Кротких включил меня в редакцию полковой радиогазеты, что весьма повысило мой армейский статус.
А второе: сапёры прилепили мне довольно приятную на слух кликуху Писатель.
Глава III
Самое мучительное для человека мало-мальски мыслящего - это боязнь унижения его человеческого достоинства. Мучительность скорей не в том, что тебя могут унизить, а в том, что ты можешь унизиться...
Я знал за собою позорную слабинку: в минуту внезапного столкновения с грубой физической силой и агрессией я мог впасть в оцепенение, как в обморок, и совершенно против собственной воли подчиниться, поддаться, смалодушничать, унизиться. Конечно, не до последнего предела, не до крайности, к примеру, на колени я ни при каких обстоятельствах и никогда в жизни не встану. Но вот, опять же к примеру, если б тот же майор Соплов, резко и неожиданно схватив меня за шиворот, приподнял бы и тряхнул как следует, то, вполне вероятно, вся бравада моя, вся моя интеллигентская встопорщенная гордость скукожилась бы, глядишь, затаилась на время, и я бы, даже побежал подстригаться.
Нас много таких, физически не очень сильных, боящихся не столько физической боли, мордобития как такового, а именно унижения, и оттого в решающую секунду унижающихся, не успевающих перепрыгнуть через черту поступка. Тут как раз секунда, буквально секундочка важна - чуть замешкался, променжевался, прорефлектировал, не поступил и - поздно, уже заскользил по склизкому скату безволия к краю, к постыдной подчинённости другому...
Забегая ещё раз вперёд, расскажу о самом, может быть, гадостном подобном эпизоде из моей армейской биографии. Он тем более мучителен для меня в воспоминаниях, что случился не на первых днях и неделях службы, когда если не я сам, то хотя бы окружающие ничего такого экстраординарного в данной истории не увидели бы (подумаешь, молодого уму-разуму поучили!), а уже во второй половине срока. Я уже числился черпаком, форму носил щеголевато, взгляд имел открытый и независимый, к тому же был на особом счету в роте, да и, пожалуй, в полку как художник-оформитель (весьма ценимый статус в армии - о чём позже), редактор полковой радиогазеты, плюс ко всему работал в привилегированном месте - городском жилищно-коммунальном управлении дежурным сантехником-аварийщиком и, благодаря этому, имел уникальный для воина срочной службы документ, так называемый маршрутный лист, дающий право одиночного хождения по городу в любое время суток.
Одним словом, я находился в расслабленном состоянии и уже вполне перестал опасаться экстремальных ситуаций, которые, кстати сказать, на первом году службы возникали довольно часто. В тот злополучный зимний день мне выпала по графику вторая смена на дежурстве в ЖКУ. После обеда, завернув в газету томик Чехова - книги я брал на дежурства всегда, - я бодрым шагом отправился в путь.
Лёгким, как я привык считать, препятствием на этом пути стоял лишь КПП части. Контрольно-пропускной пункт в гарнизоне - это (может, кто-нибудь не знает) всё равно, что проходная на заводе или фабрике: есть ворота, есть коридорчик с вертушкой, где за стеклом сидят вахтеры и проверяют пропуска. Только в армии, само собой, не вахтеры, а вояки из караульно-патрульной роты, как мы их называли - гансы.