Каждая мертвая мечта
Шрифт:
Люка-вер-Клитус вдруг понял, что он, словно последний дурак, пошел в атаку с мечом и щитом. У него не было ни дротика, ни пращи. Он даже остановился. Голова снова его подвела. Он опять не помнил, что делал вчера вечером, что ел на ужин и где спал.
Колесо. Люка опекал ее и…
Его миновала группка ребятишек, которые дико кричали и крутили над головами пращи. Было им лет по пятнадцать, не больше… Фру-у-у! Камни полетели в сторону стены щитов, застучали в нее гневным градом.
— Выше! Как вас учили! — орал он гневно.
Они услышали — или сами вспомнили тренировки, второй залп половины пращников ушел в небо, чтобы снаряды падали на Буйволов сверху. Остальные били нормально. Падающие сверху камни должны целиться в шлемы, панцири: может, если повезет, разобьют кому-то неосторожно поднятую вверх морду. Но важнее, что пехоте придется поднять щиты, а значит, она не сможет метать собственные дротики, не встретит главную атаку дождем смерти.
Люка снова оглянулся, мрачно ухмыльнувшись. Те подходили. Целый полк повстанческой тяжелой пехоты. Милостивая Владычица, он отдал бы сейчас все, чтобы идти нога в ногу с собственной десяткой, держа крепкий щит и собирая силы для решительного рывка.
Вдоль всей линии запели свистки, отзывая легкую пехоту. Отступать! Отступать! Последние дротики полетели по высокой дуге в сторону врага, последние камни из пращей застучали в окованные сталью ростовые щиты, и несколько сотен повстанцев отскочили, отступив сквозь широкие проходы, оставленные в линии щитоносцев.
Та же остановилась буквально на три удара сердца, выровняла строй, а офицеры закричали изо всех сил:
— Молот! Молот! Молот!!!
Люка даже остановился сразу за спинами тяжелой пехоты. Молот. Пробивной строй меекханской пехоты. Полк делился на роты: двадцать рядов, по десять человек в каждом — и в определенный момент эти две сотни солдат с ходу обрушивались на ряды неприятеля.
Молот? Неужели Кахель-сав-Кирху рассчитывал, что первым ударом ему удастся…
Они разделились на отряды и пошли ровным шагом, как на учениях. С каждым ярдом ускорялись и смыкали строй.
Левой, правой, левой, правой. Быстрее. Быстрее!
Копья коноверинцев наклонились над верхним краем щитов, тысячи наконечников уткнулись в атакующих.
А те ускорились.
И ударили.
Грохот, с каким сталкиваются две стены пехоты, невозможно спутать ни с чем другим. Словно гневное божество лупит железным прутом в ворота ада. И вдруг ор, который и так уже сопровождал атаку солдат на квадраты Буйволов, ор тысяч глоток, дышащих местью, болью и гневом, ненавистью и страхом одновременно, взметнулся с тысячекратной силой, так что сотряслась земля и задрожали небеса.
Сомкнутые колонны повстанческой пехоты подбили копья Буйволов и ударили в стену защитников, и та поддалась. Владычица на Небе! Поддалась! Линия Буйволов в нескольких местах отступила на шаг, потом на два, а дикий рев, доносившийся из-за ростовых щитов коноверинской пехоты, пересилил даже грохот щитов о щиты.
И Буйволы снова отступили на шаг. Но Люка видел, как в точке прогиба появляется подкрепление, как вырастает там лес острых шлемов. Первая линия защитников глубиной в шесть шеренг моментально уплотнилась до восьми, десяти, а местами и двенадцати. Коноверинцы упирались плечами и щитами в спины собственных товарищей, не позволяя упасть даже смертельно раненным, а ногами в землю и перли вперед, глухо рыча. И после длившегося, казалось, целую вечность усилия остановили атаку.
Некоторое время вдоль всей первой линии четырехугольника яростно толкались, но пехота восставших уже потеряла энергию, и Буйволы наконец сомкнули щиты, выровняли строй и снова наклонили в сторону бывших рабов лес широких наконечников копий.
Меекханцы попытались снова, но на этот раз без разбега и атакуя в местах уже усиленной обороны. Увязли. То, о чем все говорили, оказалось правдой: эти сукины дети из рода Буйволов огромны. Этого невозможно было не заметить, особенно в прямом столкновении, когда всякий из защитников на полголовы — а то и на голову — выше атакующих, а их копья, бьющие над верхним краем щитов, все чаще попадали в щели между щитами повстанцев — и все чаще отдергивались, окровавленные. Трофейное же или импровизированное оружие тщетно искало лакуны в коноверинской стене. Мечи, мачете или просто наконечники копий на коротких рукоятях отскакивали от стены щитов.
— Отводи их! — Люка сам не знал, кому он кричит. — Проклятие, да отводи же их!
Весь опыт, приобретенный в имперской армии, подсказывал ему, что сейчас лучшее время: им не удалось разбить врага, людям в плотном строю переставало хватать дыхания, те, кто стоял в первых рядах, гибли один за другим, и не было смысла им умирать.
Кахель-сав-Кирху не глуп, и Люка почти сразу услышал свист сигнальных свистков.
«Отступаем!»
Атакующие отошли. Половина роты в строю, половина — уже разбежавшись, словно толпа селян. Но свистки сразу же отдали и следующий приказ.
«Дует ветер». «Дует ветер». «Дует ветер».
Матерь Милосердная!
Он бросился вперед, крича и бессмысленно размахивая мечом, а на предполье сделалось черно от легковооруженных. Камни снова застучали о щиты, дротики полетели вверх. Коноверинская пехота ответила оскорбительным смехом, потрясая окровавленными копьями. Эта «атака» уже не могла ничего изменить.
Если бы тут сражался один из имперских полков, разбитые роты использовали бы полученное время, чтобы отскочить, сомкнуть строй, набрать разбега и ударить снова. Но меекханские полки обучались от пяти до семи лет, прежде чем рисковали устроить такие маневры. А пехота восставших и так совершила без малого чудо, когда ей вообще удалось ударить «молотом».
Но атака пращников и метателей дротиков не была просто неразумным маневром. Ей следовало на несколько минут задержать появление магов в первой линии, дать пехоте время на отступление.
Тяжеловооруженные были ценнее.
Брякнули тетивы баллист, плечи механизмов описали полукруг, и сотня снарядов пролетела над их головами, падая на отступающие отряды.
От этого их ничто не сумело бы спасти.
Коноверинский четырехугольник, увидев это, засмеялся, а потом рыкнул. Низко, так, что, казалось, затряслась земля:
— Уру-у-уа-а-а! Уру-у-уа-а-а! Уру-у-уа-а-а!
Наверняка так ревели черные буйволы западных равнин, и при звуке этого рева даже стаи голодных львов покидали логова и убегали.
Но, замолчав, они не пошли в контратаку, не нарушили строй и не покинули позиции. Для такого были слишком умны и дисциплинированы.
Теперь свистки звали отступать легковооруженных. Те отошли, забрав с поля битвы раненых, обожженных и мертвых товарищей, их оружие и щиты — и даже стрелы баллист.
Утро осталось за армией хозяев рабов.