Каждый охотник (сборник)
Шрифт:
— Я, выходит, тебе в твоих желаниях не помощник?
— Ты? — Танька вдруг опять рассмеялась, встала, отбросила простыню и стала, не торопясь, одеваться. — Нет, ты молодец Суворов. Ты очень стараешься! У меня как понимаешь, ты не первый. Так вот мужики разные были, но так как ты, никто не старался. Ты очень стараешься в постели. Молодец. Только ты стараешься для себя. Просто так надо. Соответствовать. Поскольку, если ты стараться не будешь, тогда чем ты возьмешь? Ты же любишь только себя. Не так ли?
— А если не так? — напряженным голосом спросил Роман.
— Ладно! — она махнула рукой, расчесывая
— Можно подумать, что ты являлась по свистку, — усмехнулся Роман.
— Можно сказать и так. — Танька опустила голову, помолчала мгновение, затем сказала. — Ты здесь комедию только не ломай, хорошо? Я и на самом деле сейчас абсолютно спокойна. Это мне раньше хотелось твоего сочувствия, понимания, поговорить с тобой. Теперь нет. Неинтересно. Так же, как раньше неинтересно было тебе. Суворов. Надеюсь, что ты не пропадешь. Хотя ты слишком легко живешь. Точнее, тебе кажется, что ты легко живешь, а на самом деле врос в землю. Мхом покрылся. Запомни. Стараться надо не в постели, а жизни. В жизни надо стараться. А в постели надо любить.
— Ты хорошо подумала? — он поймал ее за руку. — Смотри, я гляжу тебе в глаза.
Все это время, пока Танька спокойно, так не похоже на саму себя говорила эти слова, он внимательно смотрел на нее и даже отстраненно фиксировал мысли, которые появлялись в голове. Первая мысль была о том, что жаль терять Таньку. Хорошо с ней. Тело замечательное. Характер покладистый. Без лишних претензий. Опрятная. Машину имеет. Выручает. Точнее, выручала. Запах у нее хороший. Да и вкус тоже. Вторая мысль пришла почти сразу после первой, и так резанула, что даже чуть-чуть закололо сердце. Как же он теперь без нее?! Как?! Да никак, успокоился он почти в ту же секунду. Только этих разборок ему еще не хватало. Да и зачем ему нужна эта Танька с ее проблемами, с вынужденным хорошистом Димкой, с больной мамашей? Да и лет ей, наверное, уже тридцать пять. Что с ней будет года через три-четыре? То-то и оно. Хотя, теперь другую придется искать, прикармливать. Морока.
— Ты хорошо подумала? — он поймал ее за руку. — Смотри, я гляжу тебе в глаза.
— Суворов, — она присела на корточки перед ним, голым, нелепо набросившим на колени простыню, прикрывающую безвольный живот. — Суворов! — положила холодные ладони на плечи. — Если когда-нибудь в твою дурную башку придет мысль приманить какую-нибудь бабу, имей, пожалуйста, в виду одно очень важное обстоятельство. Женщина живет не только в те редкие дни и часы, когда ты вдруг соблаговолишь вспомнить о ней и обратить на нее свое внимание, как правило, в целях удовлетворения плотских потребностей, а постоянно. Убеждение, что в перерывах между общением с тобой человек хранится где-то в специальном отстойнике в выключенном состоянии — ошибочно. Постарайся не забывать об этом. Вот так. А сейчас мне нужны туфли.
Она заглянула между ног Романа под кровать, встала,
— Бежать, бежать отсюда надо! — заторопилась Танька, всовывая ноги в туфли и вытирая ладонями с лица пробивший пот. — Бежать надо от этой экзотики. Прощай, милый. Думаю, что от одиночества ты тут не погибнешь.
Хлопнула дверь. Затем пикнула сигнализация. Заскрипел отодвигаемый штакетник. Лязгнула дверь машины. Заурчал двигатель. Взвизгнули колеса по мокрой ночной траве. Уехала.
Роман закрыл глаза, представил сначала восхитительную голую Таньку с раскинутыми ногами на этой кровати какой-то час назад, затем почти голого Палыча, стоящего в воде и произносящего фразу — «Девушки здесь замечательные». После этого ему привиделась Дуська продавщица с мухами на лице. Он зябко повел плечами, встал, подошел к темной норе. Возле отверстия аккуратной кучкой лежали отравленные семечки. Нашарив на столе бутылку, Роман опрокинул остатки вина в рот, нагнулся, вставил бутылку в нору и плотно забил ногой. Затем, медленно пройдя по избе, аккуратно загасил почти сгоревшие старательно натыканные всюду свечи и устало повалился на кровать. Последней мыслью, которая возникла в его голове перед погружением в темноту, было: «Танька — сука. Штакетник за собой не задвинула!»
Ему снился поезд. Он не знал, куда едет, зачем, но сидел в купе. Поезд колыхался на рельсах, на столе подпрыгивал грязный стакан в подстаканнике, настойчиво дребезжал, скатывался к самому краю, а он никак не мог остановить его. Рук у него не было, что ли?
Проснулся Роман от настойчивого дребезжащего стука в оконное стекло. С трудом открыв глаза и не сразу сообразив, где он, и что слышит, Роман поднялся, накинул выцветший махровый халат и вышел во двор. У окна стоял участковый.
— Привет людям искусства! — козырнул милиционер. — Вот жизнь у богемы!? А? Время двенадцать, а они еще в постели? Завидую. А я уж забыл, когда вставал позже семи утра. Даже в воскресенье!
— Привет, Серега, — Роман пожал милиционеру, с которым после однократного дружеского распития бутылки водки и двух подаренных картин числился в друзьях, руку и, прислонившись к стене дома, поежился. — Какими судьбами?
— Привет, судьба у меня все та же. Тем более летом, когда на селе самая жизнь. Служба! У тебя закурить не будет?
Роман, хлопнув по халату, шагнул в сторону избы, но Сергей остановил его:
— Угощаю!
Они закурили. Роман втягивал дым, думал о том, что очень неплохо сейчас умыться, почистить зубы, снять с себя щетину, водой облиться из ведра, но не суетился. Он уже привык за несколько прожитых тут лет, что в деревне никто никуда не торопится, все делается медленно, но успевается никак не меньше чем в городе, а то и больше. Вот и теперь он ждал, когда Сергей скажет, зачем пришел, потому что торопить его было неприлично, да и не нужно.