Каждый умирает в своем отсеке
Шрифт:
Главный боцман был растроган не меньше и, чтобы скрыть смущение, принялся, как обычно, что-то бормотать о принадлежности к одному экипажу.
Едва ушел главный боцман, дверь палаты распахнулась, и в нее ввалился удалой морской пехотинец в черной щеголеватой форме. Вслед за ним зашла женщина в белом медицинском халате.
— Ну, Андрюха, тебя и не найти, — верный училищный друг Серый скрутил его в стальных объятиях. — Если бы не Любаша, то меня бы к тебе не пропустили.
Они давно не виделись, и потому им было что рассказать друг
Сергей недавно сыграл свадьбу, а Люба, старший ординатор одного из отделений госпиталя, стала его женой. От нее Серый и узнал, что Андрей находится на излечении.
— Ну все, мальчики, мне пора, — внезапно подхватилась женщина. — Сережа, в половине седьмого я буду дома. Не задерживайся.
Когда Любаша ушла, Сергей рассказал другу, как познакомился с будущей женой. Люба работала раньше в поселке, где и базировались морпехи. Ее мужа, тоже офицера морской пехоты, убили при штурме Совмина в Грозном еще в первую чеченскую кампанию. Сергей был в том бою, и все это произошло на его глазах. Похоронив мужа, женщина захотела уехать. Здесь многое напоминало о прошлом. С учетом обстоятельств ей пошли навстречу и перевели на работу в главный госпиталь, выделив вдове однокомнатную квартиру. Периодически помогали сослуживцы погибшего мужа, и в первую очередь Серый. Через какое-то время два одиноких человека поняли, что нравятся друг другу, и стали жить вместе.
— Ты о Пашке ничего не слышал? — поинтересовался Андрей.
— Да написал он мне как-то года два назад письмо. Занимается на Дальнем Востоке бизнесом. Преуспел в этом деле: квартира, дача, машина.
— Дай-то Бог, если, конечно, как всегда, не брешет. А ты как? — искренне поинтересовался Андрей у друга.
— Еду в Чечню. Уже второй раз. У Любаши истерика. Это она на работе такая серьезная. А дома - баба бабой. Говорит, Чечня для нее как злой рок - мужей теряет. Боится за меня.
— А ты чего?
— А что я? Приказали, вот и еду. Этих бородатых надо в строгости держать, а то последнее время так и норовят по федералам из засад пострелять. Наемников много понаехало. Обнаглели вконец. Сам народ - отзывчивый, гордый и трудолюбивый, хочет жить в мире и спокойно трудиться, а весь сыр-бор из-за этих "непримиримых". Знаешь, у них даже дети воспитаны как волчата, всегда готовы русского укусить. Но если хочешь мое мнение, то не надо было нам туда лезть. Завязли, накрошили людей в капусту. Мы их, а они нас. А главные виновники, кто оттуда нефть качал, сидят себе в Москве и в ус не дуют. Сволочи!
— Андрюха, — перед тем как уйти, попросил Серый, — если что со мной, то помоги, чем можешь, Любаше.
Андрей пообещал, хотя не допускал даже мысли, что этого могучего мужика, его верного и надежного друга Серого сразит чеченская пуля. Быть такого не может!
Кроме друзей и знакомых Андрея как-то навестили работники прокуратуры. Долго расспрашивали, что да как: где находился в момент аварии, какие команды и циркуляры по "Лиственнице" подавал командир и
— Не иначе, ищут виновного, — понял Андрей. — А если не найдут, то виновного обязательно назначат.
Выручил начальник отделения полковник медицинской службы Михаил Константинович Черкесов.
— Мужики, — запросто обратился он к следователям, заглянув в палату, — вы у себя в прокуратуре командуйте, а здесь я хозяин. Больного нельзя так много расспрашивать и расстраивать. Ему это противопоказано. Вот выздоровеет, я сам вам тогда позвоню. Делайте тогда с ним все, что хотите: целуйте в задницу или подводите под статью.
Как ни странно, помогло. Следователи отстали и долго не появлялись.
Андрей симпатизировал своему лечащему врачу. Черкесов был большим оригиналом. На двери его кабинета долгое время висела многозначительная табличка: "Конфеты и цветы я не пью". Кроме того, военврач Черкесов был уникальным специалистом. По госпиталю, да и по всему Кольскому полуострову ходили легенды о его хирургическом таланте. Он делал операции уникальные, и своими маленькими, но шустрыми ручками, без всякого преувеличения, доставал людей с того света.
К примеру, матроса Илью Гутова привезли в госпиталь в критическом состоянии. Накануне на камбузе береговой базы отдаленного гарнизона матросы откровенно валяли дурака и резвились. В результате Гутова кто-то подтолкнул, и тот глазом напоролся на столовый нож. Тупое и широкое стальное лезвие вошло в глазницу на 12 сантиметров. Первичный осмотр местных врачей гарнизона показал, что матрос находится на грани жизни и смерти. Его оперативно доставили в госпиталь Флотоморска, где Черкесов провел операцию. Прооперировал так искусно, что матрос не только выжил, но даже не лишился зрения.
Другой раз ему пришлось "собирать по частям" командующего Н-ской флотилией разнородных сил, попавшего в автокатастрофу. Собрал, да так ладненько, что уволенный с военной службы по состоянию здоровья командующий принялся требовать своего восстановления в прежней должности.
В этом невысоком и неугомонном человеке таилась огромная энергия. Ее хватало на несколько серьезных операций в день. Сам Константиныч, до безобразия простой и открытый в общении, объяснял успешность проведенных им операций тем, что ему "ставили руки в Москве".
— Первое: запомните, салаги, на всю жизнь, — настойчиво объяснял он своим молодым коллегам и ученикам. — Руки нейрохирургам раньше "ставили" в Москве, Питере и Киеве. Остальное - дерьмо. Второе: если хотите хорошо оперировать, то много работайте.
Черкесов всегда был Врачом, а не начальником медслужбы. В первую чеченскую кампанию он по личному желанию поехал в Грозный. В полевом госпитале, организованном в огромной палатке, Константиныч много оперировал и круглосуточно спасал жизни российским солдатам и офицерам.