Казнь по кругу
Шрифт:
И успел: к платформе подгоняли пустую электричку. Он знал, что в рабочих поездах контролеры шуровать не рискуют, и билета брать не стал. Из последних сил пробился в первые ряды и успел занять место у окна. Заставил себя не спать до отхода электрички. Тронулись наконец. С облегчением прочтя, что город называется Сергиев Посад, Сырцов, скромно осмотревшись, приткнулся виском к оконной раме и тут же заснул, приказав себе проснуться у Мытищ.
Через час с небольшим проснулся у Мытищ. Потому что выполнял свой собственный приказ, а еще потому, что в вагоне, освободившемся от большинства пассажиров, гулял сквознячок.
Никто, за исключением Леньки Махова, не знал о его схроне под складом. А Леонид Махов, полковник Махов, прохлаждался в Нью-Йорке.
Странные отношения сложились у Сырцова со своим бывшим начальником — дружески-враждебные, злобно-веселые, непримиримо-откровенные. Не мог он до конца простить Леньке позу стороннего наблюдателя в тот момент, когда он, Сырцов, решил уйти из МУРа. Правда, и Махов тогда был на перепутье: то ли в энергичные большие руководители податься, то ли стать настоящим суперсыскарем. Примеривался: прислушивался к исходящим сверху указаниям, преданно заглядывал в генеральские глаза, осторожничал, вертелся…
Но объявился первый учитель, Александр Иванович Смирнов, Дед, который горестно посмотрел в уклончивые глаза ученика, и Леониду Махову стало стыдно. Умел смотреть Дед. Да и не только смотреть. Отставной полковник милиции, юнцом доблестно прошедший войну, умел правильно и с честью жить. Его простодушная неподкупность, его наивная вера в добро и верность, его дьявольски изощренное профессиональное мастерство и беспощадная проницательность предъявили ультиматум: или — или. Махов пошел за Дедом. Окончательно и бесповоротно. А Сырцов и не колебался-то никогда: познакомившись со Смирновым через Леонида, он стал верным помощником Деда в самых опасных делах. И поэтому ревновал Деда к Леньке.
— «А жена моя, товарищ Парамонова, в это время находилась за границею», — бодро пел Сырцов из Галича, пробираясь в кустах вдоль родного просека.
На складе уже лениво существовали одинокие труженики. Существовали пока, не работали. Лежа за бетонным забором, Сырцов ждал, когда прибудут первые машины с грузом. Дождался.
Сегодня не стал сооружать приподнятое ложе: решил спать на бетонном полу. Разложив свою многофункциональную куртку, чтобы не застудить поясницу, положил боком табурет — на него водрузил отекшие ноги, вырубил пронзительную лампу и ощупью устроился в глухой черной тьме.
Пришла река, наверное, Волга и унесла его. Вытянув руки и ноги, он скользил по воде, он скользил под водой и радовался тому, что ему не нужно дышать. Он не дышал и резвился, легко управляя своим сильным и легким телом. И вдруг сзади его начал догонять — он ощутил это периферическим зрением — постепенный мрак. Он рванулся наверх, успел высунуть на воздух голову и задохнулся от кислорода. Мрак схватил его за ноги и увлек вниз.
Он ослеп. Он ничего не видел. Мрак, который ухватил его за ноги, окружив, лишил зрения. Он тонко застонал и вдруг понял, что проснулся. Со страхом глянул на левое запястье. Циферблат часов светился, и стрелки показывали без четверти четыре. Или пятнадцать сорок пять? Плохо ориентируясь со сна, он долго искал выключатель, а потом сидел на железном стуле под истребительной яркости лампой. Только сейчас, после сна, Сырцов понял, как устал. Гудели кости, ныли мышцы, голова была тяжела и одновременно пуста. Он тупо сидел на стуле, ни о чем не думая. Теперь бы снова лечь. Но на мягкое…
Он подождал, пока сойдет ржавая вода, и приступил к бритью без мыльной пены. Жиллетовскую бритву он прихватил с собой из «Водхоза», а мыло — нет. Упущение. Он брился, не трогая уже вполне приличные на ощупь усы, которым радовался. Отодрал пластырную заплатку на боку и еще раз обрадовался: два красных пятна, покрытых твердой коркой, — и все. Обнаженный до пояса, он долго полоскался под краном в холодной и не знающей жалости воде. Содрогаясь от холода, и думать забыл о том, что гудят кости и ноют мышцы. Растерся жесткой джинсовой рубашкой и ожил окончательно.
Так сколько же сейчас времени, половина пятого или шестнадцать тридцать? Он не поставил себе контролируемого подсознанием срока и не понимал, сколько же он спал: семь часов или девятнадцать. Все-таки семь — он ни разу не просыпался. Смертельно хотелось жрать. В последний раз по-настоящему он ел у коварного азербайджанца — дружка или родственника покойного ныне Рашида. В другом мире. У Волги.
В семнадцать десять, когда грузчики и обслуга уже покинули склад, Сырцов осторожно выбрался из подземелья. Конечно, риск есть. Но уж теперь у него судьбина такая — ежеминутно рисковать. А жрать очень хочется!
Ах, Сокольники, Сокольники! Московский рай! В шашлычной-стекляшке, взяв самообслугой суп-харчо, три шашлыка, стакан водки и бутылку с шипящей водичкой, он устроился в углу так, чтобы сквозь прозрачные стены наблюдать окрестности и часто открывающиеся двери этого заведения. Ел с жадностью, но без особого удовольствия: сполна отдаться процессу поглощения пищи мешало тревожное ожидание возможного сигнала к стремительному старту. Даже водка не помогла. Напихался и скорей — на волю. Изысканная болезнь — клаустрофобия, которой заболевает каждый преследуемый.
Визжали дети на вертящихся аттракционах. Они же попискивали в повозках, которые волокли по кругу равнодушные лошадки. Дети, чавкая и капризно ноя, ели мороженое и шоколад, толкаясь вместе с родителями у многочисленных лавок. Малая часть детей чинно гуляла. Не верилось в демографическую катастрофу.
В павильоне «Куклы» Сырцов приобрел по повышенной цене телефонные жетоны и направился к обновленному в стиле «модерн» антре, где скучились одноногие телефоны-автоматы. За работу, дорогой товарищ.
Только бы в Москве находился сейчас известный кинорежиссер. На пятом, почти безнадежном для Сырцова гудке Роман Суренович Казарян снял трубку. Сырцов полуприкрыл пальцами микрофон и заговорил педерастическим тенором:
— Здравствуйте, здравствуйте, Роман Суренович!
— Кто это? — недовольно осведомился Казарян.
— Вас беспокоит артист Сергей Георгиевич Петров!
— Не знаю такого, — заявил Казарян, явно намереваясь положить трубку.
— Ну как же! Артист театра импровизации Сергей Георгиевич Петров! — лихорадочно настаивал тенор. — Помните, год тому назад в Сокольниках вы были одним из режиссеров нашего пародийного спектакля о Шерлоке Холмсе? Я еще там Лестреда играл.