Кедровое солнце
Шрифт:
Там, в повозке, достали кнут, и лошадь понеслась вскачь. Сережа постепенно отставал, задыхаясь от слез и бессильного гнева. Потом, неожиданно споткнувшись, упал на дорогу и стал колотить по ней кулаками.
Жарко припекало полуденное солнце. Невысоко над землей косо планировали стрекозы, слюдяными блестками крыльев посверкивая в воздухе. Беззаботно порхали бабочки, словно бы щеголяя друг перед другом красочными нарядами. И никому не было дела до раненой собаки и исходящего горем Сережи на теплой и большой земле.
5
– А кабы они в тебя пальнули? – говорит баба Маруся, прикладывая к Сережиному глазу тряпочку, смоченную в травяном настое.
– Еще чего, – хмуро отвечает Сережа.
– Пальнули, и поди узнай, кто они такие, – продолжала ворчать баба Маруся. – А я потом что твоему отцу сказала бы? Держи тряпочку-то, держи вот так, – показывает бабушка, – а то синяк на все лицо расплывется… Такие люди все могут сотворить, раз уж на домашнюю собаку, да еще при мне, ружье подняли. А ты подхватился, полетел… Герой!
– Пусть бы они просто так уехали, да? – сердито спрашивает Сергей. – А потом еще стреляли, да?
– Да разве можно одному на такие дела идти? Я вот о чем хочу тебе сказать, – сердится и бабушка, – чтобы на будущее тебе наука была. А не то и в самом деле прибьют где-нибудь. Это тебе не Васька с Петькой – с ними ты на дню три раза рассоришься, да три раза и помиришься. А это – чужие люди, понимать надо…
Наконец Сережа выходит во двор. Он осторожно приближается к будке, и Верный, почуяв его, начинает тихо скулить, виновато взглядывая покрасневшими, слезящимися глазами. Сергей осторожно гладит собаку по голове, а от нее так и пышет жаром.
– Уж лучше бы совсем убили, – говорит баба Маруся, проходя с ведром к поросенку. – Теперь намучается, пока издохнет.
– А если ветврача позвать? – с надеждой спрашивает Сергей и вспоминает отца.
– Да какой же тут врач поможет, – вздыхает бабушка, – если у него кишки наружу. Такой сторож был, чуть чего и зазвенит, как колокольчик. А теперь-то где еще такого сыщешь?
– Верный, Верный, – чуть не плачет Сергей от бессильной жалости к собаке, прожившей рядом с ним почти десять лет. – Как же ты, Верный?
Он боится смотреть на собачий живот, боится представить, что там может быть… А уже крупные, зеленые мухи упрямо кружатся над Верным, лезут ему под бок, разбрызгивая крыльями слежавшуюся во дворе тишину.
Сергей уходит на огород и там садится на старые перевернутые сани. Его мучает вина перед собакой, которой он не в силах помочь, ему не дают покоя три сытые, злорадные рожи, которые он увидел в повозке. Он пока еще не может до конца постичь несправедливость, с которой столкнулся сегодня, и которая еще не раз достанет его самого… Впрочем, постичь ее до конца разве возможно?
На распаренную за день землю опускается запоздалый вечер. Спадает нестерпимый зной и облегченно переводит дыхание все живое на земле. Громче и отчетливее стрекочут кузнечики в траве, на болотах начинаются лягушачьи концерты. Встречая вечер, в прибрежных зарослях Безымянки мерно ухает козодой…
А Верный, убаюканный прохладой, в последний раз тяжело вздыхает, и судорожно вытягивается израненным телом за своей конурой.
Школьный учитель
1
Тихо, неприметно глазу подкралась середина лета, его макушка. Дни порядком убавились, но продолжала изнурительно полыхать июльская жарень-жара. По приамурскому желтому песку невозможно пройти босиком – нестерпимо обжигает ступни и хочешь не хочешь, а приходится длинными скачками нестись к траве, к ее мягкой, шелковистой остуде.
Не спасала от жары и мутная амурская вода, насквозь прогретая солнечными лучами, теплая, как парное молоко. Пока ты в реке, пока кувыркаешься и ловкими саженками уносишься от берега – вроде бы хорошо, а стоит выйти из воды, как уже вновь нечем дышать. В эти дни единственное прохладное место – глубокий погреб, в котором хранились картошка, квашеная капуста в бочонке, помидоры и огурцы. Сергей нет-нет, да и занырнет в спасительную прохладу, ухватит помидорину из бачка и наслаждается колючим облачком, ударяющим в нёбо от раздавленной на зубах солонины. Хор-рошо-о… А баба Маруся уже ворчит: «Смотри, ты мне все запасы сгноишь, а до новых еще жить да жить».
– Это я сгною! Почему? – кричит из подполья Сергей.
– Потому, – отвечает баба Маруся. – Крышку открыл, а туда теплый воздух и нашел… Я на птичник побежала, так ты не забудь покормить в обед поросенка и телку попить снеси, слышишь?
– Слышу, баба… Сделаю, – Сергей ухватывает маленький огурчик, отправляет его в рот и, согнувшись в три погибели, идет к люку.
– Сегодня опять комбикорм не подвезли, и в корыта к курицам хоть сама ложись, – жалуется баба Маруся. – Вот плюну я на все это и уйду, сил моих уже нет…
Бабушка громко хлопает дверью. Сережа невольно улыбается – никуда его баба Маруся не уйдет. Поворчит, поворчит и будет дальше работать на своем птичнике.
2
Как-то поплыл Сергей на оморочке в Ванькину протоку, заготовить удилища из тальниковых прутьев. Тщательно выбирал долгие и прямые талины, постепенно уходя от протоки, пока не наткнулся в небольшой, укромной заводи на сказочный цветок – лотос.
Было раннее утро. Огромные листья, очень похожие на продолговатые зеленые чаши, слегка приподнимались над водой и едва приметно глазу колебались от легчайшего ветерка. В томительной тишине глухо падали в воду взблескивающие в молодых солнечных лучах искристые капли. А между этими огромными листьями, в самом их центре, горделиво возвышались крупные розовые цветки, отдаленно напоминающие садовые пионы.
Завороженный Сергей осторожно присел на корягу, разглядывая необычный цветок. Когда солнце поднялось чуть выше, лепестки приоткрылись сильнее, заметно увеличились и, качаясь на окрепшем ветерке, неожиданно начали менять окраску. Они то пронзительно голубели, отражая высокое небо, то казались алыми, потом светлели и вновь заволакивали заводь розовым полыханием. И все это продолжалось бесконечно, лишь изредка падала на один из листьев стрекоза, да чертили дорожки водяные жуки.
«Вот бы Настьке показать», – подумал Сергей и тут же с горечью вспомнил, что она уехала поступать в медучилище.