Кедровое солнце

Сукачев Вячеслав Викторович

Верный

1

Утомительно жаркий и душный день, в самом начале которого уже думается о спасительной прохладе вечера…

Сережа лишь вчера вернулся с покоса и все утро перебирал на своей этажерке книги и тетради, слегка подзабытые им на сенокосе. Наконец он взял в руки зеленый томик стихов Сергея Есенина. Интерес к этому поэту в школе не одобряли – он воспевал пережитки прошлого. Было время, когда Сергей даже стеснялся того, что он тезка с этим поэтом. Но вот он взял томик, открыл наугад и…

Выткался на озере алый свет зари.

На бору со звонами плачут глухари…

Мягкая

грусть вошла в самое сердце Сережи, он прикрыл глаза, а затем вновь прочитал:

Выткался на озере алый свет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется – на душе светло.

И опять Сергей прикрывает глаза, а потом в недоумении смотрит на обыкновенные печатные строчки, силясь разгадать их секрет. В самом деле, не от давно же привычных букв, составленных в простые слова, легкий озноб проходит по телу, а на сердце становится светло и грустно, словно бы опять они с Настькой медленно бредут по колкой стерне и луна молча шагает за ними, пластаясь впереди узкими и длинными тенями. Сергей вновь и вновь перечитывает строки, силясь проникнуть в тайну их очарования, но так и не справившись с этим желанием, перелистывает страницы. И опять непонятная сила словно бы давно знакомых, но только теперь узнанных строк:

Несказанное, синее, нежное…

Тих мой край после бурь, после гроз.

– Сережа, ты дома? – заглядывает в горницу баба Маруся, и он с трудом отрывается от книги. – Вот и хорошо, – баба Маруся, вытирая руки о фартук, заходит в горницу. – Там, со стороны протоки, плетень прохудился. Ты бы, внучек, поправил его, а то деду нашему все некогда. Он, наверное, скоро на своей конюшне и ночевать будет. А куры у меня весь огород перерыли – не успеваю гонять.

– Поправлю, баба, – Сергей все еще не может уйти от стихов Есенина.

– Я смотрю, – пристально вглядывается в него баба Маруся, – ты за сенокос ровно бы подрос.

– Скажешь тоже, – смущенно пожимает плечами Сергей.

– Нет, правда. У тебя и голос изменился – огрубел… Эх, – вздыхает баба Маруся, горестно смыкая губы, так что вокруг рта собираются морщинки, – увидела бы тебя твоя мама. А уж как она мечтала о том, когда вы подрастете, станете большими. Самой-то едва за тридцать перевалило, еще жить бы да жить, не объявись у нее эта лихоманка. И за что, Господи, за что?! – бабушка плачет и сквозь слезы говорит: – В школе все ее любили – детвора так и вилась вкруг ее, дома тоже хозяйкой была хоть куда… Первая село озеленять взялась, весь народ на это дело подняла. И так-то вот с девчонок малых всегда впереди, всегда с людьми хорошими, а ей за это…

Бабушка уже не может говорить и лишь горестно взмахивает рукой, уткнувшись лицом в фартук. Сережа, едва сдерживаясь от слез, поспешно выходит на кухню, а потом шумно выбегает в сени и там, туго сжав кулаки, угрожающе смотрит в угол, где мерещится ему чей-то злорадный лик, имеющий какое-то отношение к ранней материной смерти…

2

На улице его встречает Верный. Он уже давно вышел из того возраста, когда с восторженным лаем бросался Сергею на грудь, непременно норовя лизнуть если не в лицо, то куда-нибудь в шею. Теперь Верный остепенился и если что позволял себе, так это сделать короткую стойку на задних лапах, чтобы заглянуть хозяину в глаза и узнать его настроение. На этот раз, соскучившись по собаке за недельную отлучку, Сережа подхватил Верного за передние лапы и немного провел по двору. Верный, несколько смущенный странностью своего положения (в самом деле, не в цирке же он), помигивал белесыми ресничками, легонько упирался, скашивая ореховые зрачки и облизывая розовую пасть с уже пожелтевшими тонкими зубами.

Сергей вспомнил, как однажды, еще сопливым подростком, он самовольно пошел по зимнему лесу к бабе Марусе в Выселки. Встретив свежие следы, он почему-то решил, что здесь только что пробежал заяц и захотел посмотреть, где он спрятался. Он шел и шел по следу, а когда спохватился – он уже стоял посреди тайги, со всех сторон окруженный вековыми деревьями. Испугавшись, он решил поскорее выбраться на дорогу и торопливо зашагал напрямую, проваливаясь по пояс в снегу. Ему стало жарко, он выбился из сил, а дороги все не было видно. Он остановился передохнуть и тут же замерз. И снова пошел, и снова выбился из сил, барахтаясь в снегу. А красное солнце уже опускалось за деревья, птицы попрятались на ночлег, и только он один едва брел по враждебно притаившемуся лесу. Однажды он сел прямо в снег и решил самую малость поспать, потому что от усталости у него слипались глаза. И вот когда он уже засыпал, увидев себя на теплой бабушкиной печке, в конце поляны появился маленький, рыжий ком. Он с трудом разлепил глаза, узнал Верного и заплакал. А мама в тот раз сказала, что Верный спас его от смерти, отыскав среди леса…

– Верный, – Сергей присел на корточки и обнял пса за шею. – Верный мой…

Собака притихла, и лишь возле самого уха Сергей ощутил ее мокрое дыхание.

– Ты уже старенький, да? Конечно, старенький. Даже кур теперь не гоняешь… Ну и молодец!

В это время вылетели из пригона голуби и нерешительно расположились невдалеке, ожидая нечаянного корма.

– И вы здесь? – обрадовался Сергей, отыскивая глазами любимого сизаря. – А куда делся Ворчун? – так он называл сизого с белыми подкрылками и брюшком голубя за то, что тот любил поворковать, срываясь в это занятие даже среди зимы. – А не на яйцах ли он сидит? – удивился Сергей и побежал в пригон.

Ворчун действительно сидел в ящике и недовольно уркнул, когда Сережа протянул руку и пальцем погладил его по теплой, костистой голове.

– Молодец! – ласково похвалил голубя Сергей.

Он заглянул и в другие гнезда, подсчитывая будущих голубят, и вместе со старыми у него получилось шестнадцать голубей. И ему вдруг вспомнилось, как однажды он прибежал из школы, привычно выхватил из теплого дыхания русской печи чугунок со щами, навалил себе в миску и принялся за обе щеки уминать. Вошла с улицы баба Маруся, сполоснула под умывальником красные с мороза руки и как-то странно спросила его: «Ну как, внучек, вкусные сегодня щи?» – «Ага!» – с полным ртом довольно ответил Сергей. «Ну, кушай, кушай», – сказала бабушка и, достав с печи похожую на лопату с кривым черенком прялку, стала тянуть из комка овечьей шерсти бесконечную нить. А когда он поел и двинул миску от себя, бабушка, опустив руку с веретеном, тихо сказала: «Я ведь, Сережа, сегодня двух голубей в щи пустила». Сережа немо вытаращился на нее, потом перевел взгляд на пустую миску, вспомнил белое и необыкновенно нежное мясо, и опять взглянул на бабушку, не в силах поверить услышанному. А бабушка отвела глаза, глубоко вздохнула и устало заговорила: «А как ты думал, Сережа, есть-то надо. На трудодень опять ничего не вышло… Лук продали, костюмчик тебе к школе купили, деду сапоги… А голубей у тебя вон сколько развелось – полон двор. Их же, внучек, кормить надо. Они, поди, не меньше кур жрут-то… А где мы им корма наберемся? Вот и рассуди…» Но он тогда не захотел рассуждать. Он выскочил из-за стола, с ненавистью глянул на бабушку и убежал на сеновал, уверенный в том, что никогда не забудет и никогда не простит ей этого… Забыть – не забыл, а вот простить? Простила бы она ему ту давнюю дурацкую обиду…

Верный поджидал его, легонько поскуливая от нетерпения и поглядывая на улицу. Сергей потрепал пса по шее, подумал и отпустил с привязи. И опять припомнилось ему, как совсем маленького кормила его мама из бутылочки с соской. Щенок громко чмокал и с рыжей шерстки капало у него белое молоко. Потом, надувшись до отвала молока и став почти круглым, покряхтывая от натуги и смешно переваливаясь на коротких лапах, он с трудом вскарабкивался на теплую грелку и тут же засыпал. «Почему он во сне лапками дергает?» – спросил Сережа у мамы. «Наверное, он гонится в это время за зайцем», – засмеялась мама, и Сережа тоже громко рассмеялся, представив, как маленький, рыжий щенок, уютно сопящий на грелке, бежит по лесу за длинноухим зайцем.