Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5)
Шрифт:
— Не будет, — отрезала Элейн, — Твое полотно продам я. Оставив себе пятнадцатую часть цены. Если ты не шутишь.
— Не шучу. Но продашь тому покупателю и по той цене, которую укажу я… От своих маклеров я требую добуквенного соблюдения инструкций.
Час прекрасной ткачихи ещё не пробил: Немайн занималась скупкой сырья — полотно уже находилось под контролем. Немногие оставшиеся на рынке представительницы гильдии продолжали мелкорозничную торговлю — чтобы не вызвать взлета цен на лён-сырец и шерсть. Товар уже принадлежал Вилис-Кэдманам, ткачихи занимались только реализацией. Гильдия пошла на такой вариант охотно и единогласно, как только увидела в руках Немайн золото. Возможное упущение прибыли гильдию не интересовало:
У фермеров, растивших лён и шерсть, единой организации не было. Кланы, жившие поодаль от столицы, иные и из соседних королевств, прислали хорошо организованные обозы с охраной и доверенным приказчиком. С этими договориться было потруднее. Но Вилис-Кэдманы, обычно сваливавшиеся в столицу с окрестных холмов неорганизованной кучей, на этот раз поступили так же, и торговали по довольно низкой цене. Разницу между продажной ценой и тем, что предлагала Немайн, Дэффид обещал своим — скомпенсировать.
Пока клан Дэффида поддерживал цены низкими, остальные выжидали лучшей цены — и попадали в руки Немайн. Сида давала хорошую цену… Не хуже прошлых лет. Легенды оставляли два варианта на выбор: либо это лучшая цена рынка, либо всё равно больше не возьмешь. Так что очень скоро весь лён и вся шерсть рынка принадлежали Вилис-Кэдманам и перебирались в откупленное для складирования место. Когда перестало влезать — Дэффид стал выкупать торговые и складские места, все равно уже не нужные прежним владельцам сырья. Скоро цена Немайн — "я сида, я не торгуюсь" — стала казаться всем наилучшим вариантом — не только для льна и шерсти. Хозяин заезжего дома не потирал руки только потому, что этот хищный жест не годился для демонстрации спокойной деловой озабоченности. Идея, выросшая из осторожной мысли о полезности собственной сиды на большом торгу, приносила барыши. Которые ограничивала только сида!
— Отец, нельзя брать так дёшево. Да, по глазам видно, что согласится. Но — нельзя! Иначе на следующий год не приедет. Надо оставить ему небольшую прибыль. И показать, что в следующем году будет не меньше. И вообще — грех…
Клирик немного переигрывал. Но ведь работало! В конце концов Дэффид махнул рукой и предоставил сиде самой называть цены. А сам принялся громко ворчать в усы, что валлийская Бригита пустит его по миру, и что святых на ярмарку брать опасно… Особенно хорошо это действовало на ирландцев: живая сида, да ещё умеющая проводить "прыжок лосося". А если кто-то из торговцев начинал жаловаться на дорогой овёс и нехватку денег…
— Возьми у меня задаток в счет будущего года. Я и на тот год буду покупать лён. Если согласишься мне продать по той же цене, что и в этом году… Заём не хочешь? Отдашь меньше, чем возьмешь. Льном, не золотом. Или тебе удобнее шерстью? Шерсть не золото, на овцах отрастает. Если не будет каких напастей… Чтобы без обмана, составим договор на бумаге. Неграмотный? Епископ Теодор тебе подтвердит, что я написала именно то, о чём мы договоримся. Кстати, не хочешь ли охранную грамоту от фэйри?
Охранные грамоты расходились хорошо, покрывая риск от контрактов на следующий год. К полудню у Немайн болели от писанины руки, а Дэффид раздулся от выпитого при обмытиях крупных сделок пива — но дело было сделано, первый после падения Рима корнер, монополия, основанная на скупке рынка, стал неизбежен, как наступление следующего дня. Но Клирику снять пенки с сырья показалось мало. Нужен был рынок сбыта для готовой продукции. А потому он не стал ждать, пока византийцы придут к печальным для себя выводам, а нанес им визит первым. Пока у них дела шли хорошо: розданное Немайн золото бойко уходило в их руки. Но это была только
Новость достигла Михаила Сикамба с утра первого дня торга. Ошеломленный приказчик с трудом выискивая слова, сообщил, что на рынке видели ту, с которой достопочтенный Михаил желал поговорить. Ту, но не совсем ту. Потому, что она как бы не она. Но она. Похожа, да и нет другой-то. Или есть? У бойкого малого случилось такое косноязычие, что понятных подробностей выжать не удалось. И купец решил немного отложить выяснение — золото шло потоком. Но — не забыл. Такое забудешь. Даже поддельный перстень с такой геммой был проблемой императорского уровня. По новеллам Юстиниана носителя и изготовителя следовало немедленно изъять и доставить в столицу для разбирательства. Хотелось бы знать, как. А настоящий… Михаил поёжился. Ну за что человеку дана голова? Ел бы чем-нибудь другим, глядишь, и не отвлекался бы на глупые мысли. Тем более, обед был достоин тщательной дегустации, той самой, которой так и не научились у настоящих римлян константинопольские греки. Как можно думать даже и о сохранности жизни, когда изысканное блюдо вместе с духмяным паром испускает вкус? Нет, древние знали, что в мире на котором месте. Михаил для того и выбрался во внутреннюю часть павиллиона — перекусить без помех. Похоже, оправившаяся Гвен превзошла отца по всем статьям. То, что ему принесли в судках в качестве обеда, оказалось достойно внимания самого Лукулла! Увы, главным соусом оказался не рыбный ликвамен, а суетные мысли.
Старый, завербованный ещё предшественником Михаила, агент, врать не мог. Да его распирало от радости, что в кои-то веки пригодился! Ошибаться… Своё дело ювелир понимал. Собственно, и осведомителем заделался после того, как был схвачен за ваяющую фальшивые драгоценности руку. А у неподдельных камней такого размера путь один — через сокровищницу царей, да через эргастерии Меры. Ещё можно заподозрить работу мастера по арабскому заказу. Перса или римлянина — неважно. Но арабы до последнего времени предпочитали саблю тонким интригам…
Купец не заметил, как остался один на один с десертом. Крайне странным. Горячая чёрная жидкость не напоминала ни один из известных напитков. Это означало, что на этот раз Гвен придумала что-то новенькое. Чашек почему-то было три. Запах показался Михаилу приятным. И он как раз решился попробовать — когда священнодействие обеда было окончательно разрушено торопливыми шагами, запахи размёл взмах заменявшего дверь полога…
— Михаил, выгляни, — лица на компаньоне не было, — я не знаю как себя вести! Я вообще схожу с ума! Ты помнишь трактирщика и его дочь, рыжую? Они явились. И её видели слуги… Да что слуги! Есть же иноземные купцы. Её, считай вся Ойкумена видела!
— И что? — Михаил поставил чашку на укрытый льняной скатертью стол. Шик торгующего с Уэльсом человека.
— Выйди к ним и разберись сам! Я в панике… Ну почему это случилось именно со мной?!
Сикамб потряс головой. Не помогло. Но… На столе стояли три чашки с чёрным напитком.
— Пригласи её, — сказал, — и отца приёмного — тоже. И займи других клиентов…
А не подслушивай. Но — компаньона вымело. Глухие, торопливо вежливые фразы сквозь щель под неплотно прикрытой дверью. Частые тяжёлые шаги.
Михаил, хоть жил и не в Италии, был истинным римским гражданином. Рождённым на восьмом веку империи. Инстинкт согнул его в поясном поклоне. Лишь когда тело распрямилось, разум отметил то, что чутьё подсказало и так: наряд неожиданно прибавившей в росте гостьи, незамысловатый и монашески скромный, соответствует самым строгим понятиям о достоинстве. Ни шитья, ни драгоценностей. Простая белая — и светло-серая — ткань. Что только подчеркивает изысканную форму одеяния и винную каплю рубина на среднем пальце правой руки. А на голове, вместо покрывала — полоса льняной ткани. Белая на красном. Красном, как свежая кровь.