Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5)
Шрифт:
— Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе…
Смотрит на ребёнка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси-сюси. С самой такое было… Хотя не настолько, и не по приёмышу. Не слышит! Анна заглянула в склонённое к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли…
Анна испугалась. Но — ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.
— Ты меня слышишь?
На короткое время в глазах Немайн появился смысл…
— Слышу. А суд. Пошёл он… — сида, словно, пыталась
— Да чем?!
— Он мой… Неужели не понятно?!
— Он этой разбойницы!
— Нет! Мой! — сида прижала ребёнка к себе, в глазах начала подниматься тёмная волна, — Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…
— Ясно…
Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить её прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнёт петь. А что разбирать, где свои, а где чужие, не станет — уж точно.
— Я займу твоё место. От клана. Ты меня понимаешь?
— Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…
— Кивнёшь, когда надо? Сможешь?
— Да… Ох, напасть, — чуть опустила взгляд, — Напасть ты моя ненаглядная…
Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встаёт из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили её сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…
Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в Ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются — отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжёлым, скруглённым на конце мечом в руке. Она идёт на ряды убийц и насильников — и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.
Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он её недостоин — но хоть она достойна любви. А значит — его боль и его крест — остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев — штука неприятная. А больше несмышлёнышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, днёвка, да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!
— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь, — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя
Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.
— Кушать хочешь.
Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И — протянула бывшей матери. Мол, покорми. Но из рук не выпустила.
— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с её рук сосёт чужую грудь, — Никому не отдам… Ну почему у меня своего молока нет… Ребёночек есть, а молока нет…
— Наставница…
— А?
— Вот. Одевай. Через голову… Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу… Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.
— Что это?
— Твой плед. Свёрнутый для переноски ребёнка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты… Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертёнок, а лица одинаковые… Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?
И только тут — схлынуло. Нет, ребёнок не превратился в привычную Клирику розовую амёбу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но, по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. По крайней мере, вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:
— Потом. С губ на ухо… А теперь надо кормилицу искать. Слушай, Анна, по хуторам младенцы часто мрут?
Знания о средних веках подсказывали, что часто. Но валлийцы были весьма здоровым народом.
— Бывает… А ещё, сама знаешь, маленьких крадут. Иной раз не возвращают даже после того, как подменыша узнают… Конечно, если рядом приличные тилвит тег живут, ещё можно как-то договориться. Но именно здесь крепость Гвина неподалёку, и все холмы у ней в подчинении. Подменыша можно даже убить, да без толку, своего не вернёшь. А молоко остаётся. Бывает, озёрные шалят, пацанов крадут… У них своих мало. Но это редко. Поход окончен. Поездим, поспрашиваем. Такие вести расходятся… — Анна смерила взглядом «фэйри», — Ступай к своим.
Наклонилась, прошептала в ухо:
— Этой, мы, пожалуй, казнь отложим. Пока другую кормилицу не найдём. Многие у фэйри по такому делу прирабатывают. А уж коли не в холм, да за те же деньги, да к сыну самой Немайн… Любая охотно пойдёт. Хоть какая благородная.
Судебное заседание ожидалось очень коротким.
Роли были уже распределены. Судья — сэр Эдгар. Для пущей важности поднялся в седло. Представители кланов. От Вилис-Кэдманов — Анна. Никто из своих возразить не посмел. Викарий — юрист-консультант, а заодно — секретарь суда. Разложил письменные принадлежности — перья, чернильницу — любопытное местное изделие, которое можно перевернуть вверх ногами, и никапли не прольётся — и пергамент. Скоблёнки, разумеется. Много чести разбойникам, новенькие листы на них пачкать. Присмотрелся…