Кеноби
Шрифт:
Эннилин не поверила своим ушам. Она никак не ожидала, что он заведет этот разговор именно сейчас — когда по уши занят новыми сделками.
— С ремонтом задержка, — с убеждением заговорил фермер. — Это мне Глоумер сказал. Но ты не переживай. — Отпустив рукав, он взял ее за руку. — Я планирую с этим разобраться. А пока — мой USV-пять в твоем распоряжении.
— Твой личный лендспидер?! — Эннилин поразилась такой щедрости. Роскошная машина была гордостью всей Орриновой жизни. Она подозревала, что сын Голта оказался за панелью управления единственно для
— Почему бы и нет? — Теперь уже обе его руки лежали поверх ее ладоней. Он крепко сжал их и заглянул ей в глаза. — В конце концов, мы — почти семья.
От этих слов у Эннилин мурашки пошли по коже. Когда речь зашла о лендспидере, она решила, что дело закончится стандартными извинениями и «кроткой» улыбкой. Но в этот раз все было иначе. Фермер был серьезен, как никогда. Других это, может, и провело бы, но для Эннилин его поведение было столь непривычным, что у нее просто не нашлось мерки, с которой можно было бы сравнить искренность его нынешнего поступка.
— Семья, — повторил он достаточно громко, чтобы услышали все остальные.
Эннилин вдруг поняла, что сейчас на нее смотрит весь зал. Она хотела спросить, с чего вдруг такие речи. Но едва сумела выдавить:
— С-спасибо… — и, высвободив руки, отступила назад.
Оррин тем временем переключился на Бена, который застыл в проходе по соседству:
— А, ты еще здесь, Кеноби. — Тон его был суше песка. — Решился наконец поговорить насчет фонда?
Тот лишь пожал плечами:
— Простите. Наверное, я зря потратил ваше время…
Фермер спокойно оглянулся:
— Это не запрещено. — Обратив внимание на беспорядок под ногами, он продолжил: — Знаешь, парень, а ведь всякий раз, когда ты здесь, что-то случается. Мне так жаль, что мы все время доставляем тебе неудобства.
— Да, лучше я займусь своими делами, — тихо ответил Бен, поклонился и направился к выходу.
Оррин вернулся в свою контору, и ликующие посетители потянулись вслед за ним. А Эннилин так и осталась стоять, потрясенная произошедшим. «Оррин просто велел одному из моих друзей проваливать?»
Неожиданно воспылав праведным гневом, она устремилась в контору фермера с твердым намерением тут же во всем разобраться. Если он действительно спровадил Бена, то самым легким и ненавязчивым образом, какой только можно представить. Но как бы там ни было, в этом магазине лишь у нее было право указывать посетителям, что делать. Она уже протолкнулась через толпу к двери Оррина, как вдруг под влиянием внезапного порыва обернулась.
Бен ушел.
У ворот загона ее перехватила запыхавшаяся Келли.
— Бен уехал? — спросила она, явно растревоженная. — Рух нет в стойле!
— Угу… — Эннилин со вздохом посмотрела на магазин. — И он так и не забрал канистру с водой, что мы ему должны.
— Странный какой-то. Как ты думаешь, мам, откуда он?
— Не знаю. Но они там точно ничего не смыслят в покупках.
Хватит.
Всего
Не стоило мне ездить. Я ставлю под угрозу свою миссию. Больше я не вернусь.
Да, и отныне я продолжу общаться с вами только мысленно. Надеюсь, вы понимаете, по какой причине.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЦЕНТР ВСЕЛЕННОЙ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Раны и болячки были для песчаных людей обычным делом. Новорожденных тускенов туго пеленали бинтами. Повитухи работали так быстро, что А’Ярк не видела лиц своих сыновей. Их крики, раздававшиеся через маленькие ротовые раструбы, были резкими и неистовыми от боли. Младенцы еще не понимали, сколько мучений приносит существование. Не понимали и того, каким позором считается обнаженная кожа. Но они быстро узнавали цену, которую приходилось платить за бессменные повязки.
Каждую новую болячку — а за жизнь счет им терялся — нужно было просто перетерпеть. Годы назад К’Шик не желала понимать этого. Чужачка из человечьего племени считала, что обмотки можно менять ради чистоты и удобства. Но она ошибалась. По мере роста песчаные люди добавляли к своим младенческим повязкам все новые. Каждая новая полоска — доказательство непокорности и жизнестойкости. Если под обмотки попадал камень, его просто заматывали поверх, а полученная язвочка служила напоминанием о прошлом. Растения-трубколисты просто наращивают кору поверх своих ран. Тускенам следует поступать так же.
А’Ярк понимала, что поражение для ее народа — это еще одна болячка, не более. Провалы нужно было прочувствовать, все до единого, и запомнить навсегда. Стоило А’Ярк проснуться утром, как она вспоминала бой в ущелье. Выжившие имели плачевный вид — они цеплялись за жизнь, как лишайники. Первые несколько дней были хуже всего — горстка уцелевших совершала жалкие вылазки за тыквами хубба. Гордые воины, что сказать!
Начались ссоры. Они не представляли для А’Ярк большой угрозы, ведь почти все ее соперники пали. Но злосчастные старики, бродившие кругами и проклинавшие судьбу, изрядно ей досаждали.
И в довершение всего — священный колодец в Столпах, обычно такой надежный, теперь почти иссох. А после резни потребность в воде у клана отнюдь не уменьшилась — осталось стадо бесхозных бант, и не имело большого смысла забивать их, что бы ни твердили традиции. Воины винили в нехватке воды А’Ярк и ее провальный набег на поселение, хотя другие кланы тускенов переживали те же трудности. Если Татуин разгневался на своих детей, страдал весь песчаный народ, а не только одно племя.
Однако А’Ярк некогда было обмениваться упреками. Она тратила почти все время на то, чтобы не позволить племени распасться. И притом ей удавалось выкроить часок-другой на еще одно важное дело: наблюдение за Беном.