Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера

Акройд Питер

Лишь только, подведя итог,Ты свой дневной закончишь труд,Не развлечения зовутТогда тебя и не покой, —Нет, возвратясь к себе домой,Глух ко всему, садишься тыЧитать до полуслепотыДругую книгу при свечах… [1]

Нам даже известно местонахождение этого «дома», где поэт предавался таким усердным занятиям. Он жил над Олдгейтом – западными городскими воротами, и с высоты своего жилища ему хорошо был виден лондонский людской поток – бесконечно снующие повозки, телеги, вьючные лошади и пешеходы. До него, конечно, долетал гул голосов, звучавших под воротами; сверху он мог в подробностях рассмотреть наряды проходящих и проезжающих. Наверняка была ему знакома и фигура одинокого путника. Живя в доме над Олдгейтом, Чосер, наверное, переосмыслил

свое представление о жизни человека как о бесконечном странствии. Отправляясь на службу, в Лондонский порт, он неизбежно шел самыми оживленными, самыми шумными улицами города. И это великое стечение народа послужило предвестником «Кентерберийских рассказов».

1

Перевод И. Кашкина. (Здесь и далее – прим. перев.)

Двадцать первого июня 1377 года Эдуарду III наследовал одиннадцатилетний мальчик, коронованный как Ричард II. Такая перемена нисколько не затронула карьеру Чосера. В придворной свите нового короля-ребенка было немало друзей и знакомых поэта, и в течение нескольких лет его не раз отправляли за границу с различными посольскими делегациями. Почетное положение, возможно, даже выручило его однажды. Так, 1 мая 1380 года Сесилия Шампейн сняла с него обвинения «De raptu meo» («О моем изнасиловании»). Хотя ранее она обвиняла его в совершении насилия, ее убедили уладить дело без суда. Трое из свидетелей по этому делу были влиятельными придворными короля. А четвертый – лорд-мэром Лондона. Само существование такого документа ясно доказывает, что Чосер отнюдь не был сторонним наблюдателем событий. Он находился в самой гуще придворных и административных дел. О самом «изнасиловании» никаких свидетельств того времени не сохранилось. Следует лишь подчеркнуть, что пути средневековых законов были зачастую неисповедимы, а потому ни одно заявление нельзя принимать за чистую монету. Дальше – тишина.

К тому времени Чосер уже достиг видного положения и как поэт, и как слуга короны. Он написал еще одну поэму-фантазию – «Птичий парламент», где воплотилась сущность придворной поэзии. Насыщенная обстоятельными и реалистичными подробностями, она полна эмоциональной символики, богата портретными характеристиками (в произведениях Чосера птицы едва ли не человечнее самих людей) и изобилует классической ученостью. Но тут Чосер выходит за придворные рамки: в этой поэме он обращается к горожанам, и прежде всего – к лондонским купцам. Ведь эти богатые бюргеры уже составляли новое, вполне образованное сословие.

Желая, по сути, обрести более широкий круг читателей, он приступил к сочинению поэмы, которой предстояло переоценить и расширить границы английской поэзии. «Троил и Хризеида» – это одновременно и роман нравов, и пантомима, и погребальный плач, и философское исследование, и фарсовая комедия, и скорбная элегия о жестоком коварстве рока. В этой поэме соединилось многое; ее можно назвать первым современным литературным произведением на английском языке. Она разнородна и многолика и во всех отношениях является достойной предтечей «Кентерберийских рассказов». Отчасти опираясь на поэму Боккаччо «Филострато», она повествует о неверности Хризеиды Троилу во время Троянской войны. Однако Чосер превращает любовный роман в человеческую драму, в искусную и замысловатую повесть о любви и ревности, декорациями для которой служит вечность. В то же время это сочинение свидетельствует о том, что его автор – проницательный, деловой и практичный человек, для которого внешняя «оболочка» вещей – не помеха; Чосер смеется над притворщиками и лицемерами, над ложной ученостью и ложными чувствами и конечно же на протяжении всей поэмы с нескрываемым удовольствием упражняется в грубом юморе и косвенных намеках. Выдуманный им персонаж Пандар – посредник между любовниками – одно из величайших порождений средневекового воображения.

Заканчивая «Троила и Хризеиду», Чосер одновременно начал работать над миниатюрным эпосом, избрав в качестве сюжета историю о двух рыцарях, Паламоне и Архите, соперничавших за любовь Эмилии. «Рассказ Рыцаря» и стал первым из «Кентерберийских рассказов». Чосер уже покинул прежнее жилье в Олдгейте и должность таможенника и переселился в Кент. Там он получил место мирового судьи, а спустя год стал одним из членов парламента от этого графства, а также управляющим двух королевских дворцов в Кенте – Элтема и Шина. По всей вероятности, сочиняя «Кентерберийские рассказы», он жил в Гринвиче или в соседнем городке Дептфорде. Оба города, кстати, упомянуты в самой поэме:

Lo Depeford, and it is half– wey pryme!

Lo Greenwych, ther many a shrewe is inne!

It were al tyme thy tale to bigynne.

Мы уже в Дептфорде, и уже половина восьмого утра.

Вскоре мы будем в Гринвиче – этом рассаднике негодяев.

Ну что? Пора, начинайте рассказ.

Имел ли он в виду какого-то конкретного «негодяя»?

Итак, теперь, когда он удалился из Лондона и освободился от своих обременительных обязанностей, у него появилось больше времени и свободы для размышлений о задуманной им новой большой поэме. Уже были написаны «Рассказ Рыцаря» и «Рассказ Второй Монахини», но, вероятно, с самого начала у него в голове зародился замысел огромного и свободного

эпоса, который мог бы вобрать в себя самый разнообразный материал. В действительности, эта поэма так никогда и не была завершена; она существует в виде целого ряда разрозненных рукописей и рукописей, собранных в группы, – их в позднейшие времена издатели компилировали в более или менее произвольном порядке. Некоторые рассказы связаны между собой, однако этого недостаточно, чтобы говорить о существовании единого целого. Возможно, Чосер именно к этому и стремился. Он работал над поэмой всю оставшуюся жизнь и, наверное, полагал, что это занятие выглядит столь же утопичным и непредсказуемым, как и сама жизнь. По-видимому, он работал над несколькими историями одновременно и кое-какие из них оставлял незаконченными. Он переделывал прологи и эпилоги, дополнял новыми мыслями; иногда убирал строки из одного рассказа и переносил их в другой. Некоторые истории вполне соответствуют личности рассказчика, но не все. Например, есть мнение, что «Рассказ Шкипера» изначально был вложен в уста женщины. Это была масштабная, непрерывно развивавшаяся поэма.

Поэтому некоторые персонажи, если Чосер начинал сознавать их важность, со временем обретали более яркие черты. Так, Батская Ткачиха впоследствии сделалась гораздо более полнокровной героиней. Ее пролог стал самым длинным в поэме, а позже поэт добавил туда и новые строки. Он вставил упоминания о ней в «Рассказ Студента» и в «Рассказ Купца», как бы заново подтверждая ее личность. Персонажи вроде нее обладают такой натуралистичной непосредственностью, что даже трудно сказать, где заканчивается жизнь и начинается искусство. Чосер вводит в действие поэмы и «реальных» лиц. Знаменитый Трактирщик списан с реально существовавшего Гарри Бейли – владельца харчевни в Саутуорке; Повар – как персонаж – восходит к знаменитому в ту пору повару Роджеру Уэрскому по прозвищу «Уэрский Кабан». И, разумеется, сам Джеффри Чосер выведен как озадаченный и педантичный созерцатель человеческой жизни – толстоватый и туповатый. Здесь в известной мере сказалась изобретательная ирония и скрытность Чосера; это был и способ обратить внимание на собственное, авторское, присутствие в поэме, и в то же время – обезоруживающая критика.

Однако даже со всеми своими натуралистическими подробностями «Кентерберийские рассказы» не являются реалистическим повествованием в современном понимании. Они перегружены всевозможными риторическими и стилистическими ухищрениями и так же мало походят на современный роман, как Уэллский собор – на многоэтажный жилой дом. Он прибегает к приемам exclamatio, interrogatio и interpretatio [2] , даже когда заглядывает в глубочайшие человеческие тайны. Все персонажи здесь тщательно продуманы, изображены живо и смело; однако их сила проистекает из их формального статуса: ведь они суть типажи, или символы, средневекового мира. Они напоминают персонажей мистерий или карнавальных действ – тогдашних уличных постановок для увеселения народа. Поэма открывается рассказом Рыцаря не случайно – в его образе прославляются воинские доблести героев, в чьих глазах главным делом является война. Точно так же Чосер определяет основные «сословия» королевства: это те, кто воюет, кто молится и кто трудится. Каждый из его паломников – не только личность, а еще и аллегория. Пускай Монах – «лицом упитанный, румяный» [3] , но он олицетворяет и алчность, и порочность Церкви. Батская Ткачиха – видная матрона в теле, но она же олицетворяет ту порочность всего женского пола, начало которой положило ослушание Евы в Эдемском саду.

2

Восклицание, вопрошание и толкование (лат.).

3

Из «Общего пролога». Перевод И. Кашкина. (Здесь и далее цитаты приводятся по изд.: Чосер Джеффри. Кентерберийские рассказы. М., «Грантъ», 1996).

Таким образом, «Кентерберийские рассказы» – поэма, объединяющая совершенно разноплановые повествования. «Общий пролог» и двадцать четыре отдельных рассказа охватывают все мыслимые жанры – от проповеди до фарса, от церковного жития до басни о животных, от героического эпоса до беспардонной пародии. Ее двадцать восемь персонажей являют собой целую галерею человеческих типов XIV века, полную мешанину тогдашних ремесел и профессий. К тому же открытая форма поэмы позволяла Чосеру прибегать к разнообразным стилям тогдашней эпохи – от возвышенных песнопений до уличного просторечия. Вся поэма строится на контрастах: духовное сталкивается с мирским, благочестие с шутовством и похабщиной. Поэтому возвышенный слог первой истории – «Рассказа Рыцаря» – сменяется беззастенчивым плотским юмором в «Рассказе Мельника». А «Рассказ Мельника», в свой черед, пародируется в «Рассказе Мажордома», где описывается история о том, как наставили рога мельнику; вслед за этим идет небольшой отрывок из «Рассказа Повара»: там речь идет о подмастерье и проститутке. Таким образом, эта группа из четырех рассказов демонстрирует своего рода шкалу радостей любви, где показан переход от благородной рыцарской романтики до низменных удовольствий городской бедноты. Пускай Повар не столь искушен в риторике, как Рыцарь, зато он передает куда более обширную – а может быть, и более богатую – традицию. Откровенный натурализм поэмы – прямое следствие ее разнообразия; из противоположностей проистекает энергия. Контраст порождает красоту.